Маньчжурская принцесса - Жюльетта Бенцони Страница 12

Эта мысль подтвердилась, когда в полдень кто-то поскребся в дверь и сказал, что в столовой подан обед и она может пройти к столу.

Вновь прибывший был, вне всякого сомнения, самый крупный человек, которого Орхидея когда-либо видела. Одет он был в черный костюм с белой рубашкой. Рубашка была с целлулоидным воротничком, завершал туалет черный галстук в виде шнурочка. Во всем его облике было что-то от приоткрытого шкафа. И над всем этим светилось розовощекое свежее лицо, украшенное рыжими, воинственно закрученными усами, назначение которых, по всей вероятности, заключалось в том, чтобы они наводили ужас на окружающих. Задача для них, увы, невыполнимая из-за двух трогательных ямочек на щеках, сводивших на нет весь их грозный вид, и глаз нежно-голубого цвета, как две незабудки. Весь ансамбль дополнялся двумя огромными ручищами, как колотушки для белья, и крупными ногами со здоровенными ступнями, обутыми в кожаные черные ботинки, надраенные до блеска.

Когда его видели впервые, то не знали, что думать. В действительности же Пенсон, более известный в префектуре под кличкой Красавчик, несмотря на необыкновенную наружность, обладал отвагой льва и душой ребенка. Характер у него был прекрасный. Этот добродушный великан обладал еще одним замечательным талантом: он умел прекрасно свистеть. Любимая мелодия, которую он чаще всего насвистывал, была «Вишни в цвету». Если слышалась эта знаменитая мелодия, то можно было быть уверенным, что поблизости где-то находится инспектор Пенсон.

Появление этого гиганта в комнате Орхидеи очень ее удивило:

– Кто вы, и почему вы зашли ко мне? Я вас никогда не видела...

– Ну конечно, ведь мы с вами раньше не встречались нигде, – ответствовал он в лучших полицейских традициях. – Шеф мне поручил сторожить помещение, но ведь он же не сказал, чтобы я мешал вам кушать.

– Я не голодна...

– В вашем возрасте всегда хочется есть, а потом еще эмоции, все это вызывает аппетит...

– Кто готовил?

– Гм... ну эти двое, которые специально здесь для этого и находятся!

– Я ничего из того, что готовит эта женщина, больше есть не буду. Она осмелилась меня обвинять и, значит, способна подсыпать мне яду.

– Глупее ничего бы не было! Мне с лихвой хватило бы этого, чтобы засадить ее в каталажку. Но я вас понимаю. Хотите, я схожу и куплю чего-нибудь для вас?

– Ну, если это для вас не составит труда... мне бы хотелось немного хлеба, сливочного масла и фруктов. И еще немножко вина.

Ни за что бы в жизни инспектор не смог сказать, почему эта девушка, которая подозревалась в таком страшном преступлении, внушала ему столько симпатии и желания оказать ей помощь. Уж во всяком случае побудительной причиной не была ее необыкновенная красота: это был не его тип женщины, но покоряло в ее облике какое-то неподдельное страдание, и именно это и тронуло Пенсона.

– Отлично! Ничего страшного! – сказал он с добродушной улыбкой. – Я все приготовлю сам. А вам надо будет попытаться отдохнуть хотя бы немного, потому, что с допросами еще не покончено.

– А какой смысл во всех вопросах, если ответам не верят? Ваш шеф убежден, что это я убила моего мужа...

– Он вам так сказал?

– Почти... Когда он придет?

– Я не знаю, но если вы не виновны, он докопается. Это на вид он такой, а вообще-то в своем деле он ас.

Некоторое время спустя Орхидея вкушала импровизированную стряпню, автором которой был инспектор Пенсон. С давних времен Орхидее было известно, что, прежде чем бросаться в бой, надо как следует подкрепиться, прячем для этого требовались простые и здоровые продукты. А она решила, что будет бороться за жизнь и свободу, что для нее по сути одно и то же. Сейчас она находилась в полной изоляции во враждебной ей стране. Насчет французов у нее не было никаких иллюзий, она уже прожила здесь пять лет: ждать здесь нечего, кроме несправедливости, оскорблений и притеснений. Нужно уезжать, и как можно скорее!

Первой мыслью, что, впрочем, вполне естественно, было дождаться ночи, но могло случиться так, что за ней придут уже вечером. Итак, бежать, причем срочно, откладывать нельзя! Куда? Марсель, конечно! Послезавтра ее там будут ждать, она сядет на корабль и уедет в Китай, единственное место, где у нее еще может быть будущее.

И теперь уже совсем под другим углом зрения она вновь перечитала письмо, так напугавшее ее накануне. В нем теперь была надежда. Возвратиться назад, увидеть свою дорогую отчизну, своих старых друзей, воззвать о прощении к Цы Си, а затем, затем спокойное течение дней возле этого источника мудрости, может, несколько тусклое, но зато безмятежное! Безмятежное потому, что она совсем не намерена отдать свою руку сыну принца Кунга, ведь ее рука хранит еще теплое воспоминание рук Эдуарда. Все, чего она желала бы, – это спокойно прожить свою вдовью жизнь.

Ах, как было бы хорошо снова увидеть красные стены Запретного города с его великолепными садами, которые, как ей было известно, не пострадали от гнева союзных войск после окончания осады иностранных дипломатических миссий. И уж раз так получается, что ей не дают возможности отдать последние почести телу ее усопшего горячо любимого мужа, она решила не оставаться здесь более ни минуты. Она должна покинуть этот дом.

Перекусив, Орхидея приступила к сборам. С собой она решила взять большую дорожную сумку, куда можно сложить немного белья и предметов первой необходимости, но в то же время таких размеров, чтобы ее можно было скрыть за широкими складками просторного бархатного плаща-накидки темно-красного цвета, подбитого чернобуркой, хорошо гармонировавшего с обшитым сутажем платьем из красного и черного шелка. Что же касается вещей, бывших на ней в момент ограбления музея, то их брать с собой было бы верхом глупости.

Еще она захватила с собой застежку императора, свои собственные драгоценности и крупную сумму денег, данную ей перед отъездом Эдуардом. Ах, он так хотел ей всегда нравиться и ему всегда хотелось ее побаловать. В золоте и банкнотах это было прилично. На это можно было бы жить достаточно долгое время и после прибытия в Китай. Наконец она взяла с собой некогда подаренную ей мужем нефритовую статуэтку Кван-Йина. Несмотря на принятое ею христианство, полностью усвоить его она все же не смогла, и в тайне поклонялась Кван-Йину. Это была единственная вещь, которую ей на самом деле хотелось взять с собой. Все остальное – даже ее личные вещи – на самом деле никогда раньше ей не принадлежали.

Она закрыла сумку и поставила ее в платяной шкаф вместе с плащом-накидкой, перчатками, муфтой, шляпой и густой вуалью, которую хотела надеть. Затем она надела платье, а сверху, чтобы все прикрыть, накинула большой шелковый японский пеньюар. После этого огляделась вокруг, ища глазами орудие, которое помогло бы проложить дорогу. Ей нужно было нечто массивное, тяжелое, но не очень твердое, так как ей совсем не хотелось убивать полицейского, который был так любезен. У него и так хватит неприятностей, если ей удастся ее затея!.. Поэтому чугунную кочергу она сразу отвергла. Выбор ее пал на вешалку для шляп из красного, покрытого лаком, дерева. Она поставила ее в пределах досягаемости ее руки.