Экстаз в изумрудах - Рене Бернард Страница 12

Когда они остались в комнате одни, повисла долгая неловкая пауза. Наконец Роуэн посмотрел на Гейл.

Она с трудом устояла от желания поежиться под его пристальным взглядом.

— Вы только что вернулись? Навещали мистера Фишера? Вы перед уходом не сказали, но вчера обмолвились, что он может вас вызвать.

— Мило побеседовали с мистером Джеймсом? — спросил он, совершенно игнорируя ее вопросы.

Гейл замерла на месте, затем медленно отошла от стола и встала прямо перед ним, как боксер, готовящийся к следующему раунду.

— Говорите прямо, что хотите сказать, доктор Уэст.

— Я спрашивал вас, почему вы решили стать врачом, но вы отказались отвечать. А аптекарю… ученику аптекаря доверились?

Его вопрос поверг ее в смущение. Но ее несчастный вид не мог служить Роуэну сколько-нибудь значительным утешением. Ее щеки вспыхнули румянцем, но он знал, что она не станет ничего отрицать или извиняться.

— Я говорю с кем хочу и о чем хочу! Вы, похоже, сильно преувеличиваете границы своих полномочий, доктор Уэст, если собираетесь указывать, с кем и о чем мне откровенничать!

Первая демонстрация ее коготков не заставила Роуэна дрогнуть. Гейл выглядела усталой, и он знал, что является тому единственной причиной. Едва он перешагнул порог своего дома, как его поймала миссис Эванс, чтобы еще раз выразить беспокойство по поводу присутствия под его крышей ученицы, а ее заявление, что мисс Реншоу выглядит определенно больной от той пытки, которой он ее подвергнул, привела его в действие. Он тотчас бросился наверх с намерением убедиться, что она бодра и здорова, и извиниться за этот нелепый учебный марафон, который он ей устроил.

Но, войдя, обнаружил, что она изливает душу чуть ли не на плече Питера Джеймса. Роуэн не помнил, чтобы когда-нибудь так злился.

— Все ясно. Вы, безусловно, правы. Зачем отвечать на мои вопросы, когда можно поворковать с Питером Джеймсом?

— Я не ворковала. — Она смотрела в пол, но вид раскаявшегося ребенка сохранялся недолго. Когда Гейл снова подняла взгляд, в нем светился вызов. — Он был добр мне.

— А я нет? — задал вопрос Роуэн, ожидая, что она медленно опровергнет это утверждение и заверит его, он был сама доброта.

Но вместо этого она посмотрела на него так, как будто он плюнул на пол.

— Если бы я рассказала вам жалостливую историю о моей умирающей сестре, вы бы приняли меня за сентиментальную истеричку, и все на том закончилось бы. Вы послали меня заниматься какой-нибудь благотворительной деятельностью, приличествующей даме. Ухаживать за сиротами или вышивать чехлы для мебели!

— Откуда вам знать, что бы я сделал? Вы такая проницательная, мисс Реншоу, или я столь легко предсказуемый грубиян?

— Это не проницательность. Это предосторожность! Если я буду с вами осторожна, доктор, у меня все полупится. Вы — очень хороший учитель, но вам не заморочить мне голову.

— Разумная стратегия, мисс Реншоу. — Он скрестил руки. — Вы всегда так прямолинейны, когда говорите со злым гением? Не будет ли лучше проявлять скрытность?

— Я с уважением и послушанием отношусь к вашим указаниям. Я сознаю, что ворвалась в вашу жизнь против вашей воли, и вы предпочли бы, чтобы я убралась прочь. Так что своим другом я вас не считаю, доктор Уэст.

— Достаточно, мисс Реншоу. Кем бы я ни был, вы и вправду считаете, что я совершил в Стэндиш-Кроссинге еще какое-то преступление?

Она покачала головой:

— Кем бы вы ни были, доктор Уэст, не мне вас судить. Преступление? Возможно, то, что вы сделали, не было преступлением, но тетя Джейн уверена, что если бы не вы, ее дочь была бы жива.

— А что именно говорит миссис Гамильтон? Какой сценарий развития событий описывает она в своей гостиной за чаем, мисс Реншоу? Я спрашиваю только потому, что, будучи негодяем, естественно, испытываю любопытство.

— Она винит вас в смерти Шарлотты.

— Как можно меня винить? — спросил он. Безжалостный ледяной ком в животе разрастался. — В чем именно моя вина, мисс Реншоу?

— О, она конкретно не говорила. — Появившаяся в ее броне трещина от этого признания просуществовала недолго. — И не должна была говорить! Никто в Стэндиш-Кроссинге ни слова не сказал в вашу защиту. А это многое значит, доктор Уэст. Шарлотта была вашей невестой. Тетя сказала, что, вернувшись из Индии, вы только раз посетили ее могилу. И когда миссис Гамильтон предстала перед вами в горе, вы признали свою вину и ушли.

— Я скажу вам раз и навсегда, что никакого отношения к смерти Шарлотты Гамильтон не имею.

— И своей вины перед тетей Джейн не признавали?

Вот он, камень преткновения. Роуэн ничего не ответил, чувствуя во рту привкус сожаления.

— Вы — лжец, — тихо заметила Гейл со спокойной убежденностью в голосе.

От столь прямолинейного обвинения у него перехватило горло. Черт бы ее подрал!

— И каким же это образом, мисс Реншоу, вы определили, что я лжец?

— Потому что до сего момента, пока это служило вашим целям, вы ничего не оспаривали. И ничего не опровергали, даже когда я, не зная толком деталей, пригрозила шантажом. А когда я назвала имя своей тети, вы, могу поклясться, побледнели. Если вы ни при чем, если невиновны, зачем, спрашивается, допустили эту глупость? — Она скрестила руки. — Если вы невиновны, зачем тогда признались?

Никогда еще Роуэн не был так близок к тому, чтобы ударить женщину. Он ничего не мог ей объяснить, ничего не мог сказать в свою защиту, не раскрыв тех обещаний, которые дал в память о Шарлотте. Но несправедливость упрека в адрес сделанного им выбора была хуже пощечины. Все в мире вдруг выкристаллизовалось в миг ледяной, необузданной ярости. Все, что он мог сделать, — это отвернуться и уйти.