Мобильные связи - Мария Арбатова Страница 12

Растяжки над Калининским проспектом извещали, что празднуется день моего рождения и презентация новой книги. Ну, раз писательница, значит, новая книга, решили авторы растяжек. Поднять голову и прочитать это мне было некогда, так что лично я пришла с намерением сильно презентовать автопробег и немножко день рождения. Новая книжка, правда, была. И даже с моим портретом на обложке, сделанным Никасом Сафроновым. И должна была быть подарена каждому гостю, в том числе и самому Никасу. Но сообразительный пиар-отдел издательства вместо трехсот книг с моим портретом руки Никаса Сафронова привез сто с моим портретом руки Михаила Алдашина. Еще спасибо, что книги были мои, а не очаровательной Даши Донцовой, подарившей мне в этот день огромного оранжевого льва.

В каждом казино свой стиль. Например, «Метелица» на подобное мероприятие накрывает в центре зала столы для вип-гостей, а ползала остается людям, купившим билеты на громкий день рождения. Дело было в середине июля. Опасаясь, что весь вип разбрелся по лазурным берегам и зеленым островам, «Метелица» пригласила свой список, организующая фирма «Вульф-групп» свой, а я – свой. Большая часть гостей в списках пересекалась, но жара была градусов пятьдесят, и боялись пустого зала перед телекамерами.

«Метелица» знала в лицо свой список гостей, «Вульф-групп» – свой, я – свой. Непосвященные, конечно, не в курсе, что весь бар «Метелицы» забит проститутками, а галерка – «быками», приходящими сюда в надежде на немыслимый разврат. В целом и проститутки, и «быки» знают свое место, но тут почему-то понесло и тех и других. Народная любовь сделала свое дело, и они накупили мне солидных букетов, продающихся прямо у входа в зал. Ясно, что персонажей, входящих с букетом, администраторы бойко сажали за накрытые столы. И ровно через полчаса после начала мероприятия занятыми оказались как накрытые, так и не накрытые столы. Мои гости вальяжно прибывали, шурша цветочной и подарочной упаковкой, но на их местах воодушевленно ели и выпивали совершенно не понятные персонажи, на физиономиях которых было написано: «Кто раньше встал, того и тапочки!»

Поняв, что процесс неуправляем, я виновато объясняла гостям:

– Выхода нет, придется садиться в баре и пить за свои!

На многих это произвело глубокое впечатление. Например, две мои крутые питерские подружки полгода после этого совещались:

– Что ж там за вип был, если даже нас не посадили?

А усевшийся «вип», поняв, что праздник начался, вспомнил про растяжку, обещающую книжку, и начал неумолимо требовать эту самую книжку. Пиарщики издательства быстро разбросали сто экземпляров по самым страждущим, а страждущие кинулись к Никасу Сафронову за автографом. Увидев на обложке портрет работы «какого-то Михаила Алдашина», Никас обиделся и отказался давать автографы. Надо сказать, что Михаил Алдашин точно так же отказался бы подписывать книгу с портретом «какого-то Никаса Сафронова». Так что первым на меня обиделся Никас. Но это были цветочки.

Смесь моих гостей и проституток с «быками» начала причудливо коммуницировать в зале. Мне, собственно, было не до этого, поскольку я с Веней скакала по сцене и вела вечер. Скакание со сцены в зал было глубоко ограничено талантом моей подруги, знаменитой преподавательницы фламенко Лены Эрнандес. За день перед празднеством я заехала к ней со словами:

– Вчера в бутике видела такую юбку со шлейфом за триста баксов!

– Нарисуй! – потребовала Эрнандес, мешая одной рукой суп на плите, а другой рукой и ногой отгоняя от тарелки с колбасой, нарезанной для своих детей, пятнадцать своих кошек и трех своих собак.

– Вот! – гордо предъявила я эскиз юбки. – Только уж ты не опаздывай, концерт начнется с тебя и твоих девчонок!

– Триста баксов? – охнула Эрнандес. – Ты что, рехнулась? Я тебе такую за двадцать минут сошью из подкладочной ткани!

И сшила. Так что на сцене я каждую секунду запиналась о проклятый шлейф, хотела есть и пить, ничего не видела из-за слепящих прожекторов, молилась, чтобы от них не потекла тушь на ресницах, и истошно изображала, что «жизнь удалась».

Во-первых, попав на сцену, Веня перекрыл все собственные рекорды и превратился в стопроцентного поручика Ржевского. Стоя рядом, я могла только изображать величавость и томность, дающие ощущения, что ничего такого уж пошлого он и не говорит. Во-вторых, мельтешение в зале периодически всплескивалось эксцессом, который не шифровался со сцены. В-третьих, естественно, артисты приехали не в том порядке, как было написано в нашем сценарии, а как у них сложилось между другими выступлениями. В-четвертых, некоторых из них я видела в первый раз и до начала номера не понимала, будут они танцевать, петь или глотать шпаги. В-пятых, женатый возлюбленный за столиком прямо у сцены подвергался такому натиску полуодетой девицы, что хотелось сойти вниз и дать ей по башке микрофоном. В-шестых, пришел Миша в точно таком же джинсовом костюме, как на возлюбленном, и я решила, что у меня начались глюки. Потом он рухнул за стол, соседний со столом возлюбленного, и попросил с его стола то ли салфетки, то ли бутылку воды. Тут глюки кончились, и я напряглась.

Миша был фальшиво открытый брайтонский еврей, так что секунд через двадцать по законам жанра должен был поведать возлюбленному, как всякому первому встречному, что он прилетел ради меня и сейчас споет в честь моего дня рождения и нашей межконтинентальной любви. По логике жанра в ответ на это мрачный русский возлюбленный должен был немедленно принять литрусю водки и проломить Мише череп. Не только в силу огромного чувства ко мне, но еще и из ощущения чистоты жанра. Учитывая, что светские фотографы щелкали своими щелкалками каждую секунду, я живо представила себе первые полосы завтрашних желто-оранжевых газет с фотографией окровавленного Миши, разбитой посуды, запутавшейся в подоле юбки меня и пьяно-торжествующего возлюбленного. И если еще потом что-то можно было объяснить возмущенным женам победителя и побежденного, то совершенно непонятно было, как объяснить читателю, почему на них совершенно одинаковые джинсовые костюмы. И не проплатил ли всю эту акцию магазин «Джинсовый мир»… Короче, поняв, что массовка «не точно одета», я, как опытный режиссер, перенесла действие на другую площадку и предложила Вене тащить Мишу на сцену «по полной программе», не дав Мише прославиться на всю страну хотя бы фактом битой рожи.

Надо сказать, что за Веней не заржавело. Он привстал на цыпочки и заголосил о том, что так издалека, с такой любовью, с таким талантом, с такой красотой, с такой мужественностью… в тексте были даже нотки про гордость и желание подражать и быть похожим на Мишу, сквозь которые стежками шло про наши с Мишей глубокие, высокие и многозначно однозначные отношения. Миша пружинисто вылетел на сцену, взмахнул рукой и начал страстно открывать рот под фанеру. Мне ничего не оставалось делать, кроме как подпевать, поскольку данную пошлятину он пел при мне раз двадцать и даже моя кошка выучила слова. «Спокойно! – сказала я себе. – Сейчас по сценарию изображаешь воодушевленную бабищу поющего эмигранта. Народу хочется узнать, с кем ты спишь. Вот пусть и получает. Конечно, всех интеллигентных людей сразу стошнит. Но потом простят, решат, что и на солнце бывают пятна…»