Я тебя никому не отдам - Анастасия Франц Страница 12

Александра (Аля)

Один лёгкий шаг, и стопы вдруг утопают в вязком мокром песке. Он тут же прилипает к ногам, просачиваясь меж пальцев на ногах, словно мелкий бисер. Зарываюсь пальцами глубже, наслаждаясь лёгким массажем. Неожиданно к ногам подступает прохладная вода, дотрагиваясь сначала до пальцев, потом осторожно обнимает ступни, а потом ласково дотрагивается до щиколотки, принося какое-то несравнимое наслаждение, умиротворение.

Губы растягиваются в лёгкой, счастливой улыбке. Я наблюдаю, как бирюзовое облако с воздушной пеной окутывает мои ноги.

Прикрываю глаза. Делаю глубокий вдох, вбирая в себя воздух. Чувствую в душе какую-то лёгкость, свободу, желание жить и делать всё то, что требует душа. Вот что я чувствую в этот момент, наполняясь счастьем. И нет никакой пустоты, что ещё мгновение назад окутывала меня, терзала сердце, оставляя рваные раны и всепоглощающую боль.

Вдалеке слышу крик чайки, что парит над морем, играя с волнами. Она зовёт его, кричит, просит, умоляя не отпускать, не оставлять её одну. Как оно отвечает, не желая покидать любовь всей своей жизни.

Песнь чайки отзывается щемящей тоской. Словно она теряет то, что ей так дорого.

Совсем легко, почти невесомо чьи-то руки касаются моих плеч. Вздрагиваю. Резко поворачиваюсь, натыкаюсь взглядом на родное лицо и улыбку.

— Папа! — вскрикиваю, кидаюсь в его объятия.

В груди разливается тепло, счастье, лёгкость. Прижимаюсь к нему, кладя руки на грудь. Закрываю глаза, делая глубокий вдох, чтобы вновь почувствовать аромат корицы и ванили. Как в детстве. Такой родной, самый дорогой на свете.

По щеке бежит слеза. Одинокая. Она убивает и вновь воскрешает меня к жизни. И сейчас мне не хочется её смахивать — я хочу чувствовать все эти эмоции. Впустить их глубоко в себя, чтобы рассеять эту пустоту.

Наконец я могу обнять папу. Я так скучала.

— Я так скучала, — не говорю, шепчу, боясь спугнуть этот момент.

Боюсь, что всё это окажется миражом, лишь моим видением. И стоит мне открыть глаза, как всё это исчезнет, и я вновь останусь одна, никому не нужная. В своём одиночестве и боли.

— Хвостик, — сильные руки обнимают меня, прижимая крепче. Гладят по голове, как совсем ещё недавно, когда он был ещё рядом, и я могла это чувствовать наяву. — Ну, что ты, моя маленькая девочка? — спрашивает папа, а я ничего не могу сказать.

Из груди рвётся крик, но я глушу его, позволяя себе лишь сдавленный всхлип.

— Я так скучаю, пап. Мне плохо без тебя, — мотаю головой из стороны в сторону, давлюсь слезами.

Я маленькая, слабая девочка в его сильных и надёжных руках, которая сейчас так нуждается в нем. Кто, если не он, защитит меня от всех?

Хочу сказать так много, но не могу. Язык немеет, не позволяя произнести ни звука. Лишь мычания и всхлипы. Боль вновь заполняет мои лёгкие, отравляя меня, каждую мою клетку, каждый орган, как никотин, проникая, съедая капля за каплей, день за днём, пока я живу и дышу.

— Хвостик, — вновь говорит отец, окликая меня.

Поднимаю зарёванное лицо вверх, встречаясь с ласковыми глазами и доброй улыбкой самого дорогого человека на свете. Он смотрит всё так же, с любовью, даже несмотря на то, что с каждым днём я погибаю. И ломаю саму себя, но поделать ничего не могу с этими чувствами. Они глубоко в душе.

Папа подносит большой палец к щеке, осторожно смахивает слёзы сначала с одной стороны, потом с другой, но сейчас как-то мучительно грустно. Словно и ему плохо и больно — и всему виной я, что извожу себя.

— Хвостик, — гладит по голове, смотря прямо в мои глаза. — Ты должна быть сильной, — проводит по волосам, нашептывая будто маленькому ребёнку. Но я и есть ребёнок. Ребёнок, которому одиноко без любимого родителя. Он нуждается в нём, как ни в ком. — Мне больно видеть тебя такой, — вновь смахивает большим пальцем слезу. — Вспомни, как ты мечтала стать балериной большого театра. Помнишь? — лучезарно улыбается. Киваю, не в силах произнести ни слова.

— А помнишь, как ты делала свои первые шаги в балете, когда была совсем ещё крохой? Падала и вновь вставала с таким грозным видом, словно решительный маленький воробышек, решивший сделать невозможное, — где-то далеко в памяти проскальзывают эти воспоминания, и я смеюсь, прикрывая одной ладошкой рот. — Ты же такая сильная у меня, Хвостик, — в груди щемит болью, тоской. — Не губи себя, девочка, — гладит по щеке, а в глазах боль. — Оттуда мне больно видеть, как ты страдаешь.

Мне стыдно так, что опускаю голову вниз, понимая, что отец во мне разочаровался. А ведь он всегда верил в меня, а я его подвела.

— Прости, папа, — мычу ему в грудь. — Но мне так плохо без тебя. Меня никто не любит, я никому не нужна. Мама, она… — на последнем слове запинаюсь, не зная, что сказать.

Не зная, как сказать ему то, что его любимая женщина выходит за другого мужчину, когда со дня смерти папы прошло всего ничего. Это подло, мерзко. Это нож в спину от близкого человека, который предал тебя, воткнув в его спину глубокий нож, повернув его по часовой стрелке несколько раз.

— Хвостик, я знаю, — его руки гладят плечи в успокаивающем жесте. — Я всё вижу, и мне больно, когда моя маленькая девочка страдает. А я хочу видеть на твоих губах лучезарную улыбку. Хочу видеть взрослую девушку, которая идёт к своей мечте, чего бы это ей ни стоило. И я всегда верил в тебя и буду верить.