Месть женщины среднего возраста - Элизабет Бушан Страница 11

– Ты тоже.

– Не до такой степени.

Так мы заключили перемирие. Своего рода.

В конце дня Минти поднялась из-за стола, надела жакет и пожелала мне приятного вечера. Постукивая тонкими сахарно-розовыми каблучками, она даже не оглянулась.

В пятницу члена королевской семьи сфотографировали в компрометирующей ситуации, и разразился спор о личном пространстве: как далеко можно зайти? где предел? кто имеет право? Отдел новостей варился и гудел в своем аквариуме для золотых рыбок.

Когда ровно в девять я явилась на работу, Мэйв Отли, бледная и молчаливая, сгорбившись сидела за своим столом – приступ ревматизма. Я заварила сослуживице чай и занялась ее работой, – момент для выражения сочувствия был неподходящий. Чарли принес гору писем и несколько коробок с книгами.

Позвонила Минти:

– Я не могу прийти. У меня… мигрень. Это было несвойственно для нее.

– Может, позвонить попозже, проверить, как у тебя дела?

– Нет. – У подруги был сдавленный голос. – Не надо. В этом нет необходимости.

– Надеюсь, ты скоро поправишься. Но Минти уже повесила трубку.

Лето на пороге, пора планировать работу на будущее, и я провела весь день, придумывая, как обновить июньские рубрики. Путеводители и обзор курортного чтива невозможно было изменить, но я обыгрывала идею цикла статей о книгах, которые можно прочитать во второй раз.

В разделе путеводителей на этой неделе мы представили книги об Индии, Таиланде, Греции, «Тысячу оливковых деревьев» Хэла Торна, разумеется, и толстый иллюстрированный каталог-путеводитель по Риму.

Давным-давно, еще в бытность мою Роуз-путешественницей, я отправилась в Рим.

Солнце пекло мои обнаженные руки; пот на спине едва не закипал. Ноги в дешевых сандалиях намокли, и я знала, что натру мозоли. Но мне было наплевать. Мне было шестнадцать, я оказалась в Риме и впервые в жизни влюбилась – влюбилась в этот город, в сам факт своего пребывания за пределами Англии. Рим был шумным, пропитанным запахами – кофе, усталости, пота, раскаленных зданий, – и волны жизни, гвалта, эмоций растекались по моим венам, наполняя их густым, приятным ощущением.

Я словно находилась под действием наркотика: я была в Риме.

Жизнь, писала Вирджиния Вулф, это сияющий нимб, полупрозрачный конверт. Но нет, это неправда. Не для всех. Некоторые из нас живут в скучном коричневом конверте. Нужно побывать в Риме, чтобы увидеть сияющий нимб и полупрозрачный конверт.

Ианта чуть не отговорила меня от путешествия: у меня не было приличной летней одежды и обуви, и белье никуда не годилось, сказала она: разве что я буду ходить в спортивных трусах и туфлях на резиновой подошве.

Моя крестная мать сжалилась над безденежным вдовьим существованием Ианты и ее изголодавшейся, лишенной впечатлений дочери (которая читала Э. М. Форстера и всерьез размышляла над судьбой Люси Ханичерч) и предложила оплатить место в школьном экскурсионном туре. Ианта щелкнула языком и произнесла речь примерно такого содержания: я – женщина из Йоркшира и никому не позволю себя опекать, чтобы умаслить чужую совесть. Я была вынуждена забыть о Люси Ханичерч и стать Джен Эйр: «Прошу тебя, мама, умоляю…» – «Неужели ты думаешь, что раз я бедна, неграмотна, невзрачна и незначительна, я еще и бездушна и бессердечна?» Лишь после этого моя мать сдалась и позволила крестной достать чековую книжку.

Возможно, Ианту на самом деле волновала скудость моего гардероба, хотя вряд ли: она творила чудеса рукоделия и могла сотворить платье хоть из мешка. Я нашла более подходящее объяснение. Из книжек мне было известно, что матерям всегда трудно отпускать от себя обожаемых детей. Их страшило, что их роль как женщин выполнена, и близится логический финал, то есть смерть. И я оказалась в моральном тупике: стоит ли мне пожертвовать своей тягой к путешествиям, чтобы вернуть матери ее предназначение?

Я рассчитала, что недельку она выдержит. И по возвращении решила положить три фунта в благотворительную копилку: по тем временам сумма была значительная, и потому совесть моя могла успокоиться.

Поджав губы, Ианта принялась готовить мой гардероб – в промежутках между работой и домашними делами. Как всегда щепетильная, она перестирала все мои вещи вручную и высушила их на сушилке в кухне.

За день до моего отъезда мама достала гладильную доску. На плите варился окорок на косточке, и кухня наполнилась крахмально-бульонным паром. Из радиоприемника доносилась тихая музыка. Ианта то и дело окунала кисть в кувшин с водой и плескала капли на гладильную доску. Утюг с шипением касался ткани. Закончив, она с безупречной аккуратностью стала складывать каждую вещь.

Я мечтательно наблюдала за мамой. На ней были будничные туфли на плоской подошве, отполированные до слепящего блеска; чулки прилежно заштопаны, но волосы выбились из пучка; лоб прорезала морщина, и движения подчеркивали ее чрезвычайную худобу, она то и дело смотрела на меня – я знала, о чем она думает. Что я вобью себе в голову понятия, не подобающие моему статусу. Моя мать очень старалась не завышать моих ожиданий.

– Роуз, – ее голос врезался в мои грезы, – не сиди без дела, дошей платье. И не смотри на меня так.

Поражение далось маме нелегко, да я от нее этого и не ожидала; моя же победа была слишком хрупка, чтобы ставить ее под угрозу. Я достала коробочку со швейными принадлежностями и принялась подшивать платье, которому уже дважды отпускали подол. Я резала и кромсала ткань, и наконец оставшийся дюйм материала намного темнее по цвету был пришит на место. Я расправила платье.

– Смотреться будет ужасно.

– Нищие не выбирают. – Нервы Ианты были на пределе, но глаза затуманились от расстройства. Она получила последнее доказательство – я выросла и выходу из-под ее контроля.

И вот я оказалась в Риме: существо в льняном полосатом платье с явно наставленным подолом, явившееся с холодного промозглого острова, существо без прошлого, попавшее под очарование города, в котором было слишком много впечатлений.

Здесь было все: великолепные фонтаны Треви и Баркаччиа, и более игривый фонтан Черепах с бронзовыми черепашками, который я обнаружила на задворках гетто; и крошечные фонтанчики на перекрестках улиц. Пышные женщины, стоящие склонившись и выставив груди на всеобщее обозрение; морские боги, сжимающие трезубцы, и нимфы, приютившиеся у их ног; белые дельфины, морские коньки, львы и амфоры, выступающие из бронзы и камня. Мифические и легендарные создания, собранные со всех частей света.

Эти стройные, сияющие статуи мужчин, женщин и зверей были нужны лишь для того, чтобы из их раковин и ртов вытекала вода; охраняя водяные струйки под солнцем, они казались мне такими счастливыми. Но я также решила, не без помощи Китса, что они счастливы оттого, что с ними никогда ничего не случалось.

Наш отель находился на виа Элизабетта, на углу, и его верхний этаж почти соприкасался с соседним домом напротив. Это была простая гостиница с жесткими кроватями и белыми хлопчатобумажными покрывалами. В каждой спальне имелась крошечная ниша, где стояла пластиковая статуя Девы Марии: нас предупредили, что ее нельзя трогать. «Спорим, тебе слабо, спорим, тебе слабо», – дразнила меня Марти, моя соседка по комнате. Марти предстояло вырасти красавицей. Она происходила из обеспеченной семьи, и одежды у нее было сколько угодно. Она меня презирала, и поскольку я ее боялась, то приняла вызов и повесила на пластиковую руку Девы Марии ключ от номера.