Зачем тебе любовь? - Наталья Потемина Страница 11

– Не говори так, – не выдержала Ленка.

– ...подлец по жизни и переступил бы через это...

– Но ведь не смог?

– Мама дорогая! Не смог! – Серый неожиданно рассмеялся. – Представь себе, не смог. Я! У которого за спиной голых баб, как в бане!

– Ты что, напился? – спросила Ленка и потянулась за сигаретами.

– Не бойся.

– Так почему же ты хочешь выглядеть передо мной хуже, чем ты есть на самом деле?

– Я хочу, чтобы ты знала обо мне больше, – спокойно ответил Серый. – Так вот. Своей жене я изменял всегда. Много изменял и с удовольствием. А она терпела. Я считал, что так и должно быть. Однажды даже ушел из дома на полгода.

– На целых полгода? – ухмыльнулась Ленка.

– А что здесь смешного? – Серый как-то вдруг смутился. – Обыкновенная история.

Он хохотнул коротко, почему-то оглянулся по сторонам и замолчал.

– А дальше? – не выдержала Ленка.

– А дальше? Дальше я вернулся. Сам вернулся. Жена не звала. Приняла, как будто не уходил. И все покатилось по-прежнему.

– Зачем ты все это мне рассказываешь?

– А ты не перебивай, когда старшие говорят. – Серый разлил водку и ненадолго задумался. – Однажды пошли мы с моим приятелем в гости к его любовнице. Она подругу позвала. Вечер обещал быть обоюдным. Выпили-закусили, пора и в койку...

Ленка закусила губу и отвернулась к окну. Серый снова засмеялся как-то неестественно, потом закашлялся, потер пальцами виски и заговорил снова:

– Короче, стало мне там плохо. Плохо так, как никогда. Все, думаю, пора отползать. А то помрешь у хороших людей, хлопот им доставишь. Лучше где-нибудь на улице под фонарем. И не жалко было себя нисколько. Все, думаю, пора... Как-то покатилось все тогда под гору. Ушел из театра, журнал наш закрыли, семьи у меня, как я всегда считал, никогда и не было. Дочери выросли. Женщины, ради которой хотелось бы жить дальше, не имелось тоже... В общем, никаких серьезных зацепок. Ну и ладно – стало быть, время пришло. Оттолкнулся я от кресла, и все, больше ничего не помню.

Серый снова затих и уставился в окно.

Ленка тоже молчала. Как он постарел, думала она. А может, он всегда таким был, а я не замечала... Виски совсем белые... Круги под глазами... Складка в углу рта. Прижаться бы к ней, разгладить...

– Катя потом год меня выхаживала, как ребенка. – Серый впервые назвал жену по имени. – А потом еще год портфель за мной носила, одного отпускать боялась.

– Но, знаешь, и после этого живут.

Серый опять потянулся к сигаретам. Ленка остановила это движение, накрыв его ладонь своей:

– Не кури больше.

– Не буду. – Он мягко освободился и продолжал: – Живут, но по-другому. Было у меня время поразмыслить, ценности, так сказать, пересмотреть. Два года не пил, не курил, баб не трахал. Два года в мастерскую не заходил, на краски смотреть не мог. Жил, как будто и не жил совсем. Солнце встает, садится, осень, весна, зима, лето, Новый год, а я не реагирую... Все мимо меня, как в шоу «За стеклом». Все там – внутри, а я – снаружи. Веришь, порой я думал: господи прости, лучше бы я тогда умер, чем сейчас так жить.

Серый снова потянулся к сигаретам, и она не стала его останавливать.

– А потом ты появилась. Я не понял сначала – на счастье, на беду? Закружилось все, ожило. Вкус почувствовал, жить захотелось, просто так жить, как все. Даже не было тебя со мной рядом, но я знал, что все равно ты есть. Где-то на другом конце Москвы ты есть и думаешь обо мне. И не торопился быть ближе, балдел уже оттого, что имел. Знал, что мучаю тебя, сам мучился, но все чего-то боялся, оттягивал. А чего боялся, так сразу и не объяснишь... Я всегда считал себя человеком слабо верующим, а тут вдруг проняло. Понял я, что этот инфаркт мне дан за всю мою прежнюю веселую жизнь. Предупредили меня оттуда, предостерегли и еще один шанс дали... Как у Шварца в «Обыкновенном чуде» – поцелуешь девушку, медведем станешь. Вот я и боялся... Так что дело даже не в жене. Она святая женщина. Порой, знаешь, так бы и убил.

Какое-то время они молча наблюдали за движением снега за окном. К ночи потеплело, снег превратился в зимний дождь и пополз по стеклу тонкими ручейками, которые то соединялись ненадолго в короткие реки, то снова распадались на отдельные протоки.

Как люди, подумала Ленка и тихо повторила вслух:

– Как люди. То вместе, то врозь.

– Что ты сказала, я не понял? – спросил Серый.

– Я сказала, что пора по мамам. – Она улыбнулась одними губами и уже серьезно добавила: – Не грусти, будет расти.

– Хулиганка. – Он отвесил ей легкий подзатыльник и, не опуская руки, подозвал официантку.

Зонт, как всегда, Ленка оставила в театре. На голове от бывшей укладки не осталось и следа. Мокрая курица, успела подумать она, прежде чем метро привычно засосало их в свою утробу. Как обычно, они дошли до середины зала, но в этот раз Серый медлил и не уходил, будто хотел что-то сказать, но забыл и никак не мог вспомнить.

Он вдруг резко, судорожно сжал ладонями ее лицо, так что Ленке на мгновенье стало больно, и тут же отпустил. Мазнул губами по щеке, отвернулся и быстро пошел прочь.

– Серый, – тихо окликнула она его, когда между ними уже образовалось приличное пространство со снующими по нему людьми.

– Серый, – повторила она громче.

Он обернулся и внимательно на нее посмотрел.

– Серый, – в третий раз обратилась она к нему и, заранее сознавая всю непереносимую глупость своего вопроса, неожиданно прокричала: – А как ты думаешь, любовь есть?

Он не рассмеялся и не удивился, как будто ждал от нее чего-нибудь в этом роде.

– Любовь? – переспросил он серьезно и, не сдержавшись, улыбнулся. – Любовь, Заяц, есть, – и немного подумав, добавил: – Но, знаешь, лучше бы ее не было.

Они постояли еще немного молча, разделенные плотным людским потоком, потом он перекинул ремешок портфеля через плечо и, уже поворачиваясь к ней спиной, махнул рукой, то ли прощаясь, то ли отмахиваясь.