Сапфо - Ольга Клюкина Страница 11

Сапфо еще раз поправила необычную прическу, придала форму локонам и под конец украсила тяжелый пук волос на затылке небольшим букетом свежих фиалок.

Нынешним летом, причем совершенно для себя незаметно, Сапфо ввела в школе для девушек настоящую моду на украшения в виде живых цветов.

Почему-то теперь уже мало кто из постоянных слушательниц школы Сапфо стремились украшать себя золотыми заколками для волос, подвесками из драгоценных камней, бронзы или слоновой кости, как это было принято у столичных красавиц: в загородном доме, где на самые жаркие летние месяцы располагалась «женская колония Сапфо», с недавнего времени все почему-то взялись наперебой украшать свою одежду и волосы живыми цветами.

А Филистина однажды и вовсе сотворила такую заколку для своих волос цвета спелой пшеницы из простого дубового листа и нескольких желудей, что от ее прелестной головки невозможно было оторвать восхищенных взглядов.

Одна только Дидамия не поддавалась, как она говорила, на «цветочные глупости» — эта женщина любила во всем определенность, твердость и потому по-прежнему предпочитала надевать на себя только те украшения, которые имели несомненную материальную ценность — в основном из благородных металлов.

Кое-кто даже усматривал в своеобразной моде, появившейся в школе Сапфо, особый тонкий намек на демократические веяния и политические события, происходившие как на Лесбосе, так и на других островах, а также на материке, особенно — в Афинах.

Везде шла борьба с тиранией, устанавливались новые законы, все привычные основы в который раз переворачивались вверх дном.

Мол, и в школу Сапфо долетел наконец-то легкий ветерок перемен — только он пока что коснулся не умов, а исключительно волос и разноцветных одежд легкомысленных красавиц.

Сапфо, как всегда, с подобными глупостями не спорила, а только смеялась. Да и то, разумеется, про себя.

Не будет же она каждому рассказывать, что демократические настроения и пылкое отрицание чрезмерной роскоши, которую декларировали некоторые заезжие гости, в данном конкретном случае совершенно ни при чем?

Нет, роскошные наряды, драгоценности, искусные украшения всегда были и будут на редкость приятны для любой женщины, какая бы форма власти ни устанавливалась в стране!

Просто каждый цветок и даже дерево каким-то тайным образом соответствуют тому или иному настроению, которое женщина, с присущей ей внутренней чуткостью, иногда ощущает в себе уже с самого раннего утра: поэтому в один из дней ей нужна победная, алая роза, а порой рука словно сама тянется к тихой маргаритке или к чувственной лилии.

Но вот сегодня почему-то Сапфо выбрала именно фиалку.

Правда, комнатную — наступала осень, и многие любимые цветы уже нельзя было найти в саду.

Сапфо брызнула на волосы из маленького расписного флакона несколько капель ароматной фиалковой воды, желая немного усилить цветочный запах своего букета, когда в дверь заглянула служанка.

— К нам снова приехал Алкей, моя божественная, — сказала она, с интересом разглядывая новый облик Сапфо. — И с ним в повозке сидит еще один незнакомец с грязной, седой бородой и палкой. Правда, старикашка все еще спит — ведь он чуть живой! А раз держит в руках палку — то наверняка к тому же еще и хромой. И зачем только люди на старости лет зря трясут по дорогам свои ветхие кости?

Самая старая в доме, любимая служанка Сапфо — Диодора любила временами от души поворчать и пользовалась тем, что Сапфо ей это позволяла.

— Скажи Алкею — он может ко мне зайти, — сказала Сапфо, бросая прощальный взгляд в зеркало из светлого металла и убирая его до завтрашнего утра.

Некоторые женщины, например та же Филистина, имели привычку по нескольку раз в день, в зависимости от настроения, менять прическу и переодеваться.

Но Сапфо отдавала дань своей внешности только по утрам, а потом могла и вовсе забывать о том, как и почему она именно так сегодня выглядит — за день происходило столько интересного и нового!

— О, Сапфо! — молитвенно сложил руки на груди появившийся вскоре в дверях Алкей. — О, Сапфо, неужели я снова, благодаря Аполлону и всем небесным богам, вижу тебя сейчас перед собой? Я сегодня могу окончательно ослепнуть от твоей красоты! И тогда, возможно, наконец-то прославлюсь так же, как великий Гомер!

Поэт Алкей имел давнюю привычку несколько преувеличенно, наигранно выражать свои чувства и настроения, так что постоянно казалось, что в душе он сам же немного подсмеивался над собственными словами.

Поэтому всякий раз, даже когда Алкей говорил совершенно серьезно, до конца верить ему все равно было достаточно сложно.

— О, Сапфо! У меня нет слов, чтобы выразить чувства, охватывающие меня всякий раз, когда я вижу тебя!

— А ты найди — ведь ты же поэт, — привычно поддразнила его Сапфо.

— Нежная, как фиалка, Сапфо, — улыбнулся Алкей. — Если я расскажу тебе обо всех мыслях и желаниях, которые рождаются во мне и, наверное, во многих других мужчинах при виде тебя, ты могла бы немного… Как бы это сказать получше: немного завять от такого сильного, жаркого порыва. Поэтому я лучше пока скромно опущу глаза.

— Если бы ты хотел сказать что-то красивое и хорошее, то стыд не заставил бы тебя опустить глаза, — ответила Сапфо. — Но лучше скажи: какими ветрами тебя так рано занесло в наши края? Ведь ты, кажется, собирался в следующий раз посетить нас на свой день рождения.

— Одно другому не мешает. Душой я всегда живу здесь, — заявил Алкей, прямо глядя Сапфо в глаза и продолжая сохранять на своем лице легкое подобие улыбки. — Душой я живу возле тебя, Сапфо, что бы ты по этому поводу ни говорила. Но также я не оставляю надежды, что когда-нибудь смогу жить рядом с тобой и телом, если на это будет воля Аполлона.

— Ты настолько уверен, что являешься его любимчиком? — спросила Сапфо.

— Уверен! Аполлон охраняет меня, и я нередко слышу, как у меня за спиной внезапно раздаются звуки его божественной лиры. О, если бы и у меня был такой же инструмент, я бы мог с ним даже посостязаться…

Сапфо невольно про себя удивилась — насколько же у всех поэтов похожи самые сокровенные, честолюбивые помыслы!

Почему-то им вовсе не достаточно состязаться друг с другом и даже получать в награду похвалы и победные венки, а хочется сделаться искуснее богов и при этом заставить олимпийцев признаться в поражении.

Сапфо, как в зеркале, увидела сейчас в Алкее свою собственную гордость и — устыдилась.

— Наверное, ты помнишь, что Марсий — а он был даже не человеком, как ты и я, а фригийским сатиром, уже когда-то вызывал Аполлона на состязание. Надеюсь, ты помнишь также и то, что Аполлон не стал потом с побежденным церемониться, а содрал с заносчивого флейтиста кожу, — спокойно сказала Сапфо, мысленно обращаясь прежде всего к себе самой.

Вообще-то, она всегда считала, что эту легенду не стоит воспринимать буквально, потому что при всем желании не могла представить, как красавец Аполлон — покровитель искусств! — с веселой улыбкой сдирает с человека, словно с барана, кожу…