Летняя луна - Лаура Кинсейл Страница 11

– Сегодня.

Рансом уставился на старика, челюсть его дрожала от сдерживаемого гнева. Таддеус стоял, выставив вперед горшочек с джемом. Приложив усилие и совладав с собой, Рансом опустил веки и посмотрел на стол. Он выбрал кусок хлеба, который раскрошился меньше других, и положил на свою тарелку. Секунду помедлив, Таддеус подошел и ложкой выложил на хлеб неаппетитный ком апельсинового джема.

– Она там, наверху, спит, как ягненочек, – сказал старик. – Как малое невинное дитя…

– Я поговорю с ней, когда проснется.

Таддеус плюхнул на хлеб еще один комок джема.

– …Никогда не знала матери, даже не помнит ее. Никогда и не жила даже по-человечески.

– Это я вижу, – язвительно заметил Рансом.

– Конечно, видите! – На хлеб плюхнулась третья ложка джема. – Вы, такой светский джентльмен, умело воспользовались невинной девушкой, которая вам доверяла.

Рансом подавил в себе желание сказать грубость. Еще одна ложка варенья, положенная поверх предыдущих, дрогнула и скатилась вниз, на почерневший бекон.

– Ее бедная мать, милая женщина, настоящая леди… сейчас, наверное, перевернулась в могиле. – Таддеус продолжал накладывать джем на тарелку Рансома. – Она лежала на смертном одре, и мы с Теодором обещали ей, что будем беречь малышку. Да мы и берегли ее, хорошо берегли, пока не появился мистер Вертихвост… – Варенье расползлось по всему бекону и стекало по сморщенной кожуре томата. – Появился, никого не спросив, и милую доченьку леди Кларесты сделал настоящей шл…

– Замолчи! – Отпихнув стул, Рансом вскочил на ноги. В неожиданно звонкой тишине это слово прозвучало угрожающе. – Если тебе дорога жизнь, старик, ты не станешь заканчивать эту фразу.

Таддеус выпрямился. Его лысая голова не доставала двух дюймов до плеча Рансома. Долгую секунду старик смотрел герцогу прямо в глаза, потом с яростью выгреб из горшочка весь оставшийся джем и размазал его по тарелке.

– Сами нагрешили, а угрожаете мне, – пробормотал он. – Давайте, давайте, прибейте меня, чтобы не слышать правды… Давайте, я не смотрю. Могу, если хотите, повернуться спиной, вот так. Моя старая шея треснет, как ветка, – это уж точно. Я даже и не почувствую ничего. Больше не нужно будет волноваться за бедную хозяйку, не нужно будет на коленях работать в огороде, не нужно…

– Прекратите, ради Бога! – Рансом швырнул на стол изорванную салфетку. – Пойдите и оседлайте мою лошадь. – Он отшвырнул ногой попавшийся на пути стул. – Хотя нет, лошадь лучше не трогайте. Помня вашу стряпню, можно предположить, что бедное животное начнет хромать еще до того, как я выеду за ворота.

– Куда вы едете? – спросил Таддеус. В его дрожащем голосе слышались и агрессия, и надежда.

– Я еду в Барнстейпл. Вернусь ближе к вечеру вместе с епископом.

Мерлин стояла у окна лаборатории и смотрела, как Рансом выезжает со двора.

Вот и все. Он уехал.

Его отъезд вызвал у нее странное чувство: и грустное, и бросающее в дрожь. Но не такое, как после смерти дяди Дориана, а гораздо хуже, потому что сейчас она знала, что и сама тоже в чем-то виновата. Наверное, в том, что оттолкнула этого человека, который ворвался в ее жизнь, словно молния, хотел подружиться с ней и помочь. Прошлой ночью, когда затих его странный сердитый смех, он так обнимал ее… А когда она проснулась, его уже не было рядом…

Она, как обычно, вымылась холодной водой. Хотя это утро было как раз не обычным, оно было утром после удивительного вечернего происшествия. Затем на цыпочках подошла к двери и услышала, как Рансом разговаривает внизу с Таддеусом. Она вдруг почувствовала, как сильно ей хочется снова его увидеть, прикоснуться к нему, услышать его смех.

«Мерлин, я люблю тебя. Ты мне веришь?»

Взгляд ее упал на подготовленные накануне стопки брошюр, перевязанные кожаными ремнями. Сначала она отсчитала ровно двенадцать дюжин, но затем добавила еще несколько штук в надежде, что его знакомства в научных кругах гораздо шире, чем он предположил во время вчерашнего разговора.

Но теперь он уехал. Мерлин закусила губу и потерла пальцем переносицу.

«Ладно, – подумала она, – может быть, я и сама разошлю их в университеты».

Резко зазвенел колокольчик на говорящей коробке, и Мерлин сглотнула подступивший к горлу комок. Он даже не взял с собой коробку – изобретение, ради которого специально и приезжал.

Колокольчик звякнул еще раз. Мерлин знала, это Таддеус. Больше просто некому. Она сидела и ждала, когда ему надоест звонить. Он всегда рано или поздно сдавался, а карабкаться по лестнице на антресоли ему не позволяли больные ноги. Поэтому здесь Мерлин ощущала себя совершенно свободной и могла без помех заниматься своей работой. Колокольчик замолчал, она соскользнула с табуретки и стала разбирать предметы, беспорядочно разбросанные по столу. Она искала листок с уравнениями, которые записала перед тем, как мистер Рансом так неожиданно ворвался в ее размеренную тихую жизнь.

В полдень она увидела, как Таддеус с подносом в руках проковылял через двор. Значит, ближайший час он будет занят Теодором, и Мерлин спустилась вниз, чтобы поесть в одиночестве. Почему-то ей не хотелось с ним разговаривать. Нет, только не сегодня. У нее не было сил слушать его вопросы: о том, кто это был у нее в гостях, почему не доели ужин, почему была смята постель в старой комнате дяди Дориана и почему постель в ее собственной спальне осталась нетронутой.

Мерлин нахмурилась, увидев залитую джемом тарелку, забытую посреди обеденного стола. Липкий след тянулся от нее по деревянной поверхности и заканчивался у смятой, стоящей домиком салфетки. Салфетка тихо похрустывала, и Мерлин подняла ее. Там, свернувшись, лежал ежик, сжимая в лапках кусочек измазанного джемом бекона.

– Не бойся, не отниму. Можешь открыть глазки, глупыш.

Но ежик никак не отреагировал на ее слова, и она вернула салфетку обратно. Через секунду тихое похрустывание послышалось вновь.

Мерлин отрезала себе хлеба и сыра и села. Все утро она сосредоточенно занималась распорками и стабилизаторами. Как здорово, что можно было забыть обо всем, спрятаться за решением хорошо знакомых задач, окунуться на время в стройный и красивый мир формул и цифр, где на каждый вопрос обязательно находится ответ, стоит только как следует поразмыслить.

И лишь теперь, снова вернувшись к реальности, она вдруг осознала, что во всем доме стоит мертвая тишина. Она отозвалась болью в сердце Мерлин. У нее перехватило дыхание, и непонятно откуда взявшиеся слезы покатились по щекам.

Она окинула взглядом завалы в углах столовой. У окна, прислоненный к стене, стоял воздушный змей, над которым она начала работать несколько месяцев назад. Рама, короткий хвост и гладкая шелковая ткань, аккуратно натянутая на каркас, напоминающий контуры изогнутых соколиных крыльев. Она знала, что змей прекрасно летает. Но так и не смогла понять почему.