Порочные намерения - Лидия Джойс Страница 11

Она дышала испуганно, отрывисто. Он чувствовал это дыхание своей грудью. Ее лица не было видно, вуаль скрывала его. Почему она так действует на него? Почему — даже теперь, когда он насытил свою похоть, — он хочет ее сильнее, чем прежде.

Глупо. Он крепко взял ее за плечи, его возмущение самим собой удвоилось, когда он понял, что вымещает это возмущение на ней.

— Вы так и не ответили на мой вопрос. А он очень прост. Я снова задаю его: откуда у вас это ожерелье?

— У меня было видение, — упорствовала она.

— Нет, Мерри. Такой ответ я не принимаю. — Он повернулся и пошел по проулку, волоча ее за собой.

— Куда вы меня ведете? — В ее голосе слышался страх.

— Куда хочу, — ответил он, — пока вы не дадите мне ответ, который мне нужен.

— Я не знаю, чего вы еще хотите!

— Меня устроила бы правда. — Он нашел пролом между двумя домами, и они оказались на улице, где был вход в цыганскую таверну, а в нескольких шагах от нее стоял экипаж Гамильтона.

— Это моя карета, — сказал он. — Садитесь.

Женщина сидела напротив него в темной карете, и он ощущал ее напряжение. Он толкнул ее на сиденье, где обычно сидит прислуга, но она не возражала. Ее бешеное сопротивление перешло в смирение.

Смирение, в которое он не верил ни секунды.

— Снимите вуаль, — приказал он.

— Нет. — Ответ был быстрый и недвусмысленный.

— Я уже видел ваше лицо.

— Тогда вы должны забыть его. Вы видели лицо мертвой женщины. — Горечь, прозвучавшая в ее словах, заставила его замолчать, подумать в первый раз, что перед ним не просто чье-то орудие, одетое так, чтобы играть роль, для которой оно не подходит, но человек со своей отдельной жизнью, с мечтами и воспоминаниями. И сожалениями…

— Как ваше настоящее имя? — спросил он.

Она молчала очень долго, и он решил, что она никогда не ответит.

— Это не имеет значения, — сказала она в конце концов. Голос ее изменился, она больше не пользовалась грубыми вызывающими словами, голос звучал теперь мягко, податливо, и ему показалось, что он, Варкур, — ее последняя и единственная надежда. Ему казалось, что ее глаза под вуалью блестят, и он ругал себя за то, что невольно поддался на ее уловки. — Мне нравится имя Мерри. Оно ничуть не хуже любого другого имени.

— И Эсмеральды?

В ее голосе прозвучал сарказм.

— Оно даже лучше, если я, как вы сказали, славна английская девушка. — Она погрузилась в молчание, потом прошептала так тихо, что он едва услышал ее: Господи, помоги мне.

И тут они подъехали к его квартире на Пиккадилли. Кучер открыл дверцу, Томас вышел, с холодной иронической улыбкой подал ей руку. Она понимала, что это ловушка — могла ли она не понять этого? — но приняла его руку с изяществом дамы, привычной к подобной любезности. «Откуда она, — подумал Томас, — какая извилистая дорога привела ее сюда, к моему порогу?»

Он приказал швейцару идти на кухню, после чего провел свою спутницу вверх по лестнице и открыл дверь в свою квартиру.

— Мой камердинер отправился в Линкольншир навестить свою больную мать, — сказал он. — Удобно для нас, не так ли?

— Для вас — конечно, — ответила она холодно и четко. — Никто не расскажет, что вы похитили меня. А ведь за такие дела вешают, знаете ли. Я полагаю, что вы сделали нас в каком-то смысле равными. Каждый из нас может теперь шантажировать другого.

Ее угрозы оставили его равнодушным. Он понимал их несерьезность. В конце концов, она не могла осуществить свои угрозы, пока выдает себя за другого человека и носит эту маску. Нет, его интересует только ожерелье. Ее присутствие в его квартире вызовет самое большее скандал, а он пережил куда более неприятные вещи.

Томас шагнул к ней, и она не шевельнулась, держась совершенно, неестественно неподвижно. Он протянул руку и схватился за край ее вуали. Она не делала попыток остановить его. Он поднял вуаль медленно, открывая ее широкоскулое лицо, сверкающее жемчужным блеском. Ее глаза, казалось, смотрят прямо сквозь него, они были такого светло-зеленого цвета, что казались голубыми. У него возникло ощущение, что если феи существуют, то они должны быть именно такими, как она. Он тихонько выбранился:

— Такой женщине, как вы, не следует прятать свое лицо.

— Возможно, такой женщине, как я, важнее прятать его, — возразила она, и ее голос, гортанный и земной, составил странный контраст с неземным лицом.

Он протянул руку:

— Дайте мне ваш плащ.

— Зачем вы привезли меня сюда? — спросила она, не двигаясь.

— Потому что это доставляет мне удовольствие. А теперь дайте мне ваш плащ.

— Вам должно доставить удовольствие, если вы станете очередным герцогом Норфолком, но этого не произойдет, — возразила она. — Зачем вы привезли меня сюда?

— Потому что вы не сказали мне то, что я хочу узнать. — Он рывком развязал завязки ее плаща и подхватил плащ прежде, чем тот упал на пол.

Она не протестовала.

— Вы же не можете держать меня здесь вечно.

— Но возможно, я смогу держать вас достаточно долго. — Он кивком указал на маленький круглый стол, за которым ел, когда бывал дома. — Сядьте, и я велю принести нам скромный обед. — Он помолчал. — Я не буду повторять свое предложение, а вам не понравятся последствия вашего неповиновения.

Она обратила на него свои светлые глаза, потом медленно подошла к столу и села.

— Вы только что отобедали, — сказала она голосом холодного наблюдателя.

— Я мало ем на званых вечерах. — Он потянул за шнур звонка, вызывая лакея с обедом.

— Тот, кто ест, тот не наблюдает, — сказала она. — Вы — наблюдатель. Я получила о вас много сведений.

— Получили? От духов? Простите, если я не поверю вам и скорее поверю, что вы наблюдали за мной все то время, пока я наблюдал за другими, — сказал он. — Вы тоже мало едите, а вам, должно быть, не часто удается поесть таких вещей при вашем образе жизни.

— Я редко испытываю чувство голода, — сказала она с крайней любезностью. — Я питаюсь светом и воздухом.

— Для такой диеты вы сделаны из довольно крепкого материала.

Она не возразила, а только заметила:

— Вы привыкли наблюдать. Вам не нравится, что существует еще один наблюдатель. — Хотя ее лицо ничего не выражало, он почувствовал ее интерес к разговору.

Томас старался скрыть свои мысли. Почему ему хотелось сказать ей, что она права? Должно быть, источник этого желания тот же, что бывает у человека, стоящего на краю пропасти и вознамерившегося спрыгнуть с края утеса. Он подошел к ее стулу. Ей пришлось вытянуть шею, чтобы видеть его.

— Мне не нравятся игры, — сказал он, наклоняясь к ней. — Я не люблю, когда кто-то ставит новую пешку на доску, особенно если я не вижу, какого она цвета.