Заявление о любви - Катажина Грохоля Страница 11

— Простите, может, у вас есть лишний билет?

— Не трогай, сколько раз говорила тебе, сиди спокойно, говорила тебе, что поздно в это время ехать, но ты меня никогда не слушаешь… — Монотонный голос еще не старой женщины напоминал неприятный скрежет. — Ну, посмотри, Богуш, в это время даже билет не купишь, сиди спокойно, сколько раз можно повторять, Богуш, дай женщине билет, — продолжала она, не поднимая глаз. — Ну, дай, ты его в пормоне спрятал. Или, может, и у меня есть, подождите секунду. — Женщина полезла в сумку.

«Пормоне» — это что-то!

— Здесь где-то должен быть. А ты, Богуш, думаешь, мы правильно сделали, что так поздно поехали? Сиди, говорят тебе. — Из сумки показывается рука и дает затрещину сидящему рядом мальчику.

Он отворачивается от стекла с грязными разводами и с удивлением смотрит на мать.

— Вы подождите, потому что, если придут контролеры, что вы будете делать? Ну что, Богуш, мы правильно сделали? Патрик, не вертись! Ну как мне с этим ребенком разговаривать? Вот, пожалуйста! — Только сейчас женщина посмотрела на нее и вытащила из сумки билет. В серых глазах сквозила тень постоянной озабоченности.

— Спасибо вам огромное, в последнюю минуту…

— Пожалуйста, пожалуйста, люди должны друг другу помогать, я видела, как вы бежали, даже говорила Богушу, успеет или нет, да, Богуш? Это последний поезд сегодня, раньше электричек было больше, и кондуктор ходил, и все было по-другому, а теперь страшно ночью одному ездить.

Она высыпала в маленькую ладонь женщины монетки — деньги за билет.

— Можно я его прокомпостирую? — Мальчик услужливо смотрел на нее. Черные глаза ярко горят, хотя в электричке темно — лампы с одной стороны не включены.

— Пожалуйста. — Она дала ему билет, искры в его глазах засверкали еще пронзительнее.

Мальчик уже был у компостера. Он бежал к нему, разбрызгивая грязь по полу вагона. Да, осень.

— Патрик, Патрик! — закричала женщина. — Ну что с ним делать, такой непослушный, словно с другой планеты, прошу прощения. Патрик, иди сюда, Богуш, почему ты молчишь, а? — с укором обратилась она к мужу.

Мужчина надвинул шапку на глаза и пожал плечами.

Поезд дернулся и остановился. Очередная станция.

Мальчик протянул ей билет и сел на лавку рядом с матерью, но теперь возле окна. Двери открылись. Четверо мужчин заняли места в середине вагона. Ну, теперь не удастся сесть там, где хотелось, подальше от этой странной пары с ребенком. Те мужчины, наверное, пьяны — кто еще в это время ездит? Нет, пусть лучше думают, что она вместе с семьей. Так безопаснее.

Она почувствовала, как горят щеки. Почему он ее оставил? Он никогда ее не понимал. И как она этого раньше не заметила?

— Спасибо вам. — Она ответила на улыбку. Силуэты женщины, мужчины и ребенка казались теперь размытыми.

Она прошла мимо компостера и села спиной к вошедшим мужчинам, так, чтобы они не видели ее слез. Перед глазами — затылки мужчины и женщины, мальчик сидел напротив, но он уставился в пол.

Она опустила голову, теребя в руках билет. Нос был забит и почти не дышал, в горле застрял комок. Она это как-нибудь переживет. Ничего страшного.

Как он мог сказать, что сыт по горло? Неужели он так сказал? Нет, по-другому. Сказал, что не может одновременно содержать их и думать о будущем. Что нужно обдумать, как все устроить, поскольку у них кредит, неоплаченный автомобиль… надо сесть и спокойно все подсчитать и подумать… Что считать? Сколько во все это вложено чувств? Они встречались два года, и она не смогла рассмотреть рядом лицемера?.. Как она была слепа! Но она больше не будет незрячей.

— Мамочка!

Она подняла глаза. Голос Патрика был высоким, может быть, оттого, что мальчик пытался кричать шепотом.

— Что, Богуш, он давно уже должен быть в постели, я с тобой разговариваю, Богуш, последний раз, говорю тебе, последний раз так поздно возвращаемся. Такие вещи быстро не делаются, ясно было, а теперь он устал!

— Мамочка, мамочка, посмотри! — настойчиво кричал мальчик.

Мужчина даже не шелохнулся. Успокоится этот ребенок наконец или нет?

— Угомонись сейчас же, не видишь, что я с отцом разговариваю! Богуш, я тебе говорю!

Зачем она на него кричит? И он говорил таким же тоном! Когда вдруг неожиданно стал подсчитывать. А когда она сказала, что не понимает, о чем речь, он заявил, что она витает в облаках, а кто-то должен стоять на земле и забыть о высокопарных словах. Это она говорит высокопарно? Беспрестанно? А в действительности все ведь по-другому выглядит!

Да, она прекрасно поняла, как все выглядит. Правда предстала перед ней во всей полноте. Во всей своей подлинности. Если по существу, то он никогда ею не дорожил. По всей вероятности, он всегда подсмеивался над ее привычкой смотреть на звезды. На земле ведь столько гораздо более интересных вещей: кредиты и расчеты, что-то можно себе позволить, а что-то нет. Ну все! Больше никогда! Хорошо, что она прозрела. Неужели с таким человеком она хотела прожить жизнь? Любить его? Нет, нет, нет.

— Мамочка, посмотри, прошу тебя!

— Богуш, ты не можешь с ним поговорить? Почему я должна все делать, у меня уже сил нет управляться с этим ребенком. Я же говорила, поедем пораньше, почему мы так поздно выехали? Ясно же, сразу ничего не сделаешь, разве нужно было, хоть бы мы…

— Мамочка, ну посмотри!

— Почему он ноет? Ноет, потому что устал, скоро выходим, и отстань с этим «мама, посмотри», не вставай. Не вставай, говорю тебе, я скажу, когда нам выходить. Богуш, ты спишь?

Высморкавшись, она посмотрела на мальчика. Он сидел, странно напряженный, и всматривался в пол вагона.

Она проследила за его взглядом. Ничего, кроме грязи, принесенной тысячами пассажиров за день.

— Мама, ну посмотри! — Мальчик почти кричал, от волнения он покраснел.

Она смотрела на грязный пол. Ничего, совершенно ничего. Может, с ним не все в порядке? Ну что она может сделать? Но как можно видеть то, чего нет? Ничего и нет. Мятый пакетик от чипсов под сиденьем рядом с дверью. Грязь. Прокомпостированный билет, прилипший к подножке. Темные лужи грязной воды.

Двери открылись и закрылись. Следующая станция.

Ну хорошо. Пусть будет так. Лучше так, чем как раньше. Разочарование и злость вдруг овладели ею. Почему она никак не научится быть рассудительной? Может, он был прав, когда говорил, что она витает в облаках, если она его так долго не могла разглядеть, не видела, какой он? Она его придумала, этого нереального, замечательного мужчину. Она сжала кулаки, ногти больно впились в ладонь.

— Что ты можешь мне показать?

— Вещь?

— Нет. Я спрашиваю, какую часть тела ты можешь мне показать?

— Ты, наверное, шутишь.