Большое сердце маленькой женщины - Татьяна Булатова Страница 10

«Будет день – будет и пища», – успокаивала себя Танька, но автоматически готовилась к броску, ждала удара. И тот не заставил себя ждать: первая беременность дочери закончилась выкидышем, вторую ждала та же участь.

– Я что, вообще не смогу родить? – пытала ее старшая, и Егорова, отводя глаза в сторону, привычно покрикивала:

– Давай, поговори у меня еще! Не сможет она родить! Сможешь! – говорила, а сама не очень-то верила, что получится, потому что видела: внизу живота шевелился темный клубок. «Перевязано», – вздыхала Танька и каждый день просила Богородицу пожалеть дочь, пока не поняла, что просить надо о прощении. «Виновата!» – каялась Егорова и словно искала для себя нового испытания в надежде «отработать» грех добрым делом.

Вселенная быстро откликнулась на ее запрос: привели ребенка с опухолью. Врачи сказали, неоперабельный, и отпустили домой умирать. «Не жилец», – поняла Танька, но приезжих не отпустила, сказала, попробует, но ничего не обещала. Она работала с этим мальчишкой несколько месяцев, день за днем отчитывая его, его родителей, всех родственников до седьмого колена. Иногда Егорова просила отца мальчика вывезти ее за город и бродила там часами в поисках травы, о которой если и было что-то известно, то только то, что она ее «почувствует». В итоге траву она так и не нашла, да она и не понадобилась: неизвестно, почему рост опухоли замедлился, и врачи решили оперировать, сославшись на какую-то капсулу, о чем сбивчиво поведали Таньке родители мальчика.

«Стянула, значит», – улыбнулась она себе под нос, а утром не смогла подняться с кровати. «Помирает», – ахнул про себя супруг, но вызвать «Скорую» Егорова не разрешила так же, как в свое время ее мать: «Божье дело… Какая уж тут «Скорая»?»

Несколько дней Танька ничего не ела, только пила святую воду, от всего остального ее выворачивало черной жижей. Егорова стала похожа на египетскую мумию из учебника истории: кости и отлакированная веками кожа. Несколько раз Танькина душа взмывала под потолок и следила оттуда за жалким трепыханием немощного тела, раздумывая, вернуться к нему или нет. И всякий раз возвращалась: жалко было бросать это, пусть и недолговечное, прибежище. Ощущение, что жизнь возвращается к ней, Егорова испытала, когда безудержно захотелось соленой рыбы. Рыбы и пива.

– С ума сошла?! – возразил муж, заподозрив, что слышит Танькин бред, но спорить не стал: а вдруг и правда последняя воля, тогда отказывать нельзя.

Пиво Танька только пригубила, рыбный плавник вывернула и долго держала во рту, причмокивая. Все последующие сутки она спала, а еще через день отказалась от кабинета и объявила о прекращении своей деятельности. Она поняла, что в следующий раз может просто не восстановиться.

– Вот и хорошо, – поддержали ее близкие, наивно полагая, что та сдержит свое обещание, ограничившись безвозмездной помощью родным и друзьям. Егорова тоже так думала, но был и ТОТ, кто «думал» иначе. Точнее – располагал. И воле ЕГО Танька подчинялась неукоснительно, только теперь происходило это не конвеерным способом, а от случая к случаю, как она любила говаривать, «по спросу-запросу». Поэтому Егорова никогда не бралась за лечение, если не получала благословения свыше.

На Илью оно, кстати, тоже было дадено. О том, что они с Русецким встретятся, Танька знала всегда, именно поэтому она с такой готовностью приняла предложение прийти на встречу с одноклассниками, хотя их коллективный образ давно стерся из ее памяти. А вот Илья, похоже, застрял там навечно. Егорова знала, что жизнь у него не сложилась, но в глубине души продолжала надеяться на то, что, может, все обошлось, попались ему на пути добрые люди, способные протянуть руку помощи… Надеялась, но сама себе не верила, иначе бы не звал, не являлся ночами, не стоял бы у края могилы, озираясь по сторонам: шагнуть – не шагнуть…

«Стой!» – кричала Егорова Рузвельту, пытаясь схватить того за руку, но не могла дотянуться, за Ильей стоял Другой, вязкий, непроницаемый для смертных, и с каждым днем он становился все больше, все сильнее… «Пора», – подгоняла себя Танька, но обязательно что-то не складывалось, не склеивалось. «Не пускают», – вздыхала Егорова и отступалась. Значит, не время. А потом оказалось в самый раз.

Как Русецкий вошел в кафе, Егорова не видела, но то, что он здесь, почувствовала сразу же. Танька нашла его безошибочно: он сидел за дальним концом стола, на отшибе, гость второго сорта, приглашенный из жалости. Еле вытерпела, чтобы не броситься сразу, боялась напугать – столько лет не виделись.

– Узнаешь? – только и спросила она, сделав все возможное, чтобы не задрожал голос от нахлынувшей радости.

– Узнаю, – ответил Илья, и в Егоровой все оборвалось: не узнал, не помнит, забыл, выбросил из памяти, как ненужную квитанцию.

«Не сдамся!» – приказала она себе и отчеканила «Эм и Же держали землю на вожже».

Эту фразу Танька повторяла весь вечер, как заклинание. Она была ее охранной грамотой, пропуском в мир детства, дружбы, а может быть, и первой любви. Или точнее – несостоявшейся первой любви.

Мысли о ней заставили Егорову вспомнить и слова матери, и бегство Рузвельта на заднюю парту, и летний день возле реки, после которого все оборвалось, словно и не существовало. «А ведь мог бы… – подумала Танька, но тут же сама себя остановила: – Не мог. Заказано». Егорова думала, что давно смирилась с этой несправедливостью, а оказалось, что в глубине сердца все еще жила крохотная обида на судьбу, на Илью, да что там говорить – и на себя саму, что не осмелилась, не нашла, не подсказала, не спасла…

«Глупости это все!» – вздыхала Танька, сидя за кухонным столом и уставившись в одну точку. Урчал забравшийся на колени кот, догорала свеча, Егорова ждала рассвета. А он все не наступал и не наступал: время остановилось. Танька просто ненавидела эти минуты, измерявшиеся часами, ибо знала: возникают они в исключительных случаях, когда даже наверху точно не знают – к добру ли, к худу ли. Вот и сегодня ей словно давали право выбора: подумай, может, не стоит, может, ну его, жила же без него столько лет и дальше жить будешь…

«Решила уже!» – твердо сказала себе Танька и аккуратно сняла Кузю с колен. Кот неодобрительно уставился на хозяйку.

– А ну, отвернись! – шикнула на него Егорова и снова посмотрела на часы. «Ровно пять минут до звонка будильника», – молниеносно определила она, открыла дверцу холодильника, и недолго думая, выставила на стол маленькую кастрюльку с отварной рыбой. Кузя навострил уши.

– Жрать хочешь, скотина? – ласково обратилась Танька к коту и потянулась за миской. Кузя снисходительно мяукнул, но предложенную рыбу есть не стал. Пару раз потерся о хозяйские ноги и запрыгнул на подоконник. Егорова послушно распахнула форточку, кот выбрался на улицу.

– Проводила? – послышался у нее за спиной голос мужа, Танька обернулась. – Ты как вчера? Нормально сходила?

– Нормально, – буркнула Егорова, лихорадочно соображая, что можно рассказать о вчерашней встрече одноклассников.

– Где гуляли?

Танька ответила. На этом разговор и закончился. Пока накрывала на стол, с грустью думала о том, что отношения с мужем стали совсем другими, не теми, что раньше. И, возможно, причина не в нем, а в ней, точнее, в ее вечном отсутствии. И вроде бы рядом, и вроде бы вместе, за одним столом, а на самом деле – мысли далеко, вокруг чужих людей вьются, покоя не дают.