Песня сирены - Виктория Холт Страница 10

У нее был ключ, вот и ответ. Но почему же я стояла в изумлении? Бо был не единственным, кто использовал мускус, чтобы надушить одежду. Это была мода среди утонченных придворных джентльменов, она пришла с Возрождением. Бо говорил, что Лондон да и вся страна полны такого зловония, что необходимо что-то предпринять, чтобы защитить обоняние.

Я не должна быть глупой и предаваться напрасным мечтам. Надо уйти, нет никакого смысла ходить по дому. Я была слишком расстроена. Не имеет значения, откуда взялся этот запах, который так живо нарисовал мне его. Я захотела уйти.

И вдруг я заметила что-то блестящее на полу. Я остановилась и подняла это. Пуговица, очень необычная пуговица: золотая, тонко обработанная. Я уже видела раньше такие пуговицы на бордовой бархатной куртке. Я восхищалась этими пуговицами, а Бо говорил:

— Они были сделаны ювелиром специально для меня. Всегда помни, Карлотта, это — последний штрих для придания блеска одежде. Именно пуговицы делают эту куртку неповторимой.

А здесь… лежит на полу галереи менестрелей одна из этих пуговиц.

Несомненно, это может означать только одно: Бо был здесь.

— Бо, — прошептала я, почти уверенная, что он сейчас возникнет передо мной, но в доме была тишина. Я повертела в руке пуговицу. Она была настоящая, не галлюцинация, а столь же реальная, как запах, оставшийся здесь, — духи Бо.

«Это знак, — подумала я. — Это сигнал, чтобы я не продавала дом».

Я села на табурет, опершись о балюстраду. Следы на стуле, запах… они могли значить, что угодно, но пуговица — это было явное доказательство.

Когда я в последний раз видела на нем ату куртку? Это было в Лондоне. Да, насколько я помнила, здесь он ее не носил. Но пуговица была здесь. Он не мог потерять ее, пока находился тут, несомненно, ее давно бы нашли.

Я была в полной растерянности. Я пыталась разобраться в своих ощущениях, но мне это не удавалось. Я не могла попять, отчего я сама не своя — от радости или от горя. Я была смятена, повергнута в ад. Я вновь позвала его по имени. Мой голос эхом отозвался в пустом доме. Ничего… А что если где-то прячется глупенькая Дамарис, шпионит за мной? Нет, это несправедливо: Дамарис не выслеживает меня. Просто у нее привычка вертеться рядом, когда совсем не до нее Бо? Что же это значит? Где ты? Ты прячешься? Ты дразнишь меня?

Я решила осмотреть дом, вошла в нашу спальню.

Здесь тоже пахло мускусом.

Мне стало не по себе: скоро уже стемнеет и появятся привидения, если они здесь есть.

— О, Бо! Бо! — прошептала я. — Где ты? Здесь, рядом? Дай мне знак. Объясни, что все это значит?

Пуговица нагрелась в моей ладони. Я уже была почти уверена, что она исчезла, но она была на месте.

Я вышла из дома и направилась к своей лошади. К Довер-хаусу я подъехала уже в темноте. Присцилла ждала меня в зале.

— Карлотта, где же ты пропадаешь? Я уже начала волноваться!

Мне хотелось заорать: «Отстаньте от меня, не следите за мной и не беспокойтесь обо мне!» Однако я сдержалась и сухо произнесла:

— Я сама позабочусь о себе! Минуту я помолчала и продолжила:

— Не думаю, что после всего, что произошло, я захочу продать Эндерби!

Мое решение всех шокировало. Дедушка заявил, что неразумная девочка не может решать такие вопросы: дом стоит без пользы и поэтому должен быть продан. Бабушка, как мне кажется, была с ним полностью согласна. Ли не вмешивался и лишь сказал, что это мои проблемы, а Присцилла, конечно, стала беспокоиться. Она чувствовала, что здесь есть какая-то связь с Бо, и была разочарована, так как уже начала думать, что я покончила с прошлым.

Я послала к миссис Пилкингтон в Кроухилл передать, что я передумала. Она вернула с посыльным ключ, сообщив, что, хотя очень разочарована, но понимает, как трудно мне расстаться с таким домом.

* * *

Приближалось Рождество. Царила обычная суматоха приготовлений. Присцилла делала все возможное, чтобы заинтересовать меня, но я-то знала, насколько это трудно. Малейшая причина могла вызвать у меня вспышку раздражения, и Салли Нуленс сказала, что я «похожа на медведя с больной головой». Харриет сообщила, что она, Грегори и Бенджи присоединятся к нам: либо мы проведем Рождество в Эйот Аббас, либо они приедут в Эверсли. На последнем настаивала моя бабушка, она очень любила Харриет. Помимо всего, они были дружны всю свою жизнь, встретившись во Франции еще до Реставрации. Иногда, правда, бабушка выказывала к ней резкость, что, кажется, лишь забавляло Харриет. Каждый, кто знал историю их взаимоотношений, понял бы это: какое-то время Харриет была соперницей Арабеллы, а Эдвин Эверсли являлся отцом Ли — сына Харриет, ныне мужа Присциллы. Да, в нашей семье весьма запутанные связи. Все это произошло очень давно и, как считала Харриет, должно быть забыто, но я могла понять затаенную обиду Арабеллы. Затем Присцилла обратилась к Харриет, когда ожидала моего рождения. Можно представить, что Арабеллу обидело и это. Однако Харриет оставалась в Эверсли, и между нею и бабушкой была такая же тесная связь, как между мною и матерью или, например, между Харриет и мною. Харриет играла немаловажную роль в наших жизнях и была как бы членом семьи. Единственным, кто недолюбливал ее, был дедушка, а так как он не относился к людям, которые скрывают свои чувства, это было очевидно для всех, поэтому было к лучшему, когда Харриет уезжала.

Это было самое обычное Рождество: со святочным поленом, украсившим большой зал, с пением веселых песен, с потоками глинтвейна и пунша, с пирами и танцами под ветками омелы и остролиста.

Разумеется, здесь было и семейство Уилдерби. Крошка Кристабель была отдана на попечение Салли, и они с Эмили качали головами и ворчали о том, что в Грассленде уход за детьми хуже, чем в Эверсли.

Мы сонно сидели над остатками рождественского обеда, бокалы были полны мальвазией и мускатом, которыми особенно гордился мой дед. В этот момент Томас Уиллерби опять поднял вопрос о том, что хочет покинуть Грассленд.

— Видите ли, — сказал он, глядя на мою мать, — здесь слишком многое напоминает о Кристабель!

— Нет, вы не сможете это сделать! — воскликнула Присцилла.

— И было бы очень непривычно, поселись в Грассленде кто-либо другой. добавила бабушка.

— Мы — такое счастливое общество, — вступил в разговор Ли. — Мы, действительно, как одна семья.

Выражение лица Томаса стало очень сентиментальным. Я догадалась: он собирается сказать, что обязан своим счастьем Эверсли.

Кристабель была незаконной дочерью моего деда. Он был неукротимым человеком, именно поэтому меня восхищало то, насколько он привязан к бабушке. Как-то Харриет сказала: «До того, как жениться на Арабелле, он был большой повеса. После он резко изменился». Мне нравилось думать, что с Бо произошло бы то же самое, если бы мы поженились.

— Только нежелание расставаться с вами удерживает меня от немедленного отъезда, — продолжал Томас. — Когда Кристабель покинула меня, я понял, что, оставаясь здесь, не смогу позабыть ее, слишком многое напоминает обо всем. Мой брат в Йорке уговаривает перебраться туда.