Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен Страница 10

– Ну и отлично, играй – не жалуйся, – сказала Катрин. – Вот бы мне сыграть в фильме, хоть скверном.

Я чуть улыбнулась, благодарная ей за эту шутку, так удачно разрядившую атмосферу.

– Все верно… я кажусь себе такой… скучной. Такой банальной. Все это дерьмо так… банально. Это моя несчастная любовь, но… это так мелко, так предсказуемо. То, что я делаю – горюю, страдаю, самобичуюсь, пью, как все бедолаги, которых бросили.

– Никто не просит тебя быть оригинальной, Жен.

– Да, я знаю.

Я не стала упрямиться. Даже недостаток оригинальности моего горя страдал недостатком оригинальности.

– Играй же, – поторопил меня Никола. Я сложила «visières» ^[22], зацепившись за S Ноя, который в конце концов выставил «saga» (сага – откуда он знает такие слова?)

– Пятнадцать плюс пятьдесят – шестьдесят пять, – подсчитала я. – Мелочовка.

– Ладно тебе, – замахала руками Катрин. – Давай-ка без ложной скромности, а?

– Имею право, у меня несчастная любовь.

Катрин открыла было рот, чтобы возразить, но вдруг передумала.

– Имеешь – до конца недели, – сказала она. – Потом – финита, ясно?

– Оки…

Она обняла меня за шею и звонко поцеловала. Я еще не знала, как выразить им свои чувства, потому что была не с силах произнести хоть одну вокабулу с позитивной коннотацией, но моя признательность не имела границ. Я знала, что и они это знали, и что ни Катрин, ни Никола не ожидали, что я не сегодня-завтра рассыплюсь в благодарностях. Меня захлестнула любовь к ним и к Ною, который уверял, что ему нисколько не мешает мое присутствие, и складывал такие слова, как «сага».

Это была первая положительная эмоция за десять дней.

Остаток уик-энда прошел для меня в приятном, слегка подвешенном состоянии. Мне казалось, что я под морфием, что живу только наполовину, – и это было хорошо. Я никуда не выходила до понедельника, смотрела мультики с Ноем, играла в скрэббл с Никола, репетировала с Катрин дебильные тексты из телесериала, где она получила маленькую роль проститутки. («Я продаю то, что ниже пояса, ясно? Остальное off the market ^[23]». «Приглашение к содомии», – заявил Никола. «Что такое содомия?» – спросил Ной. «Провинция в одной стране». – «А что значит офф-де-маркетт?» – «Это ее столица». – «Ну-ну, – сказала я. – Хорош ты будешь, когда твой сын скажет в классе, что отец возьмет его с собой в столицу Содомии. Су-у-уупер-папаша, Нико». Катрин призвала нас всех к порядку, щелкнув пальцами с вульгарным видом – не выходя из образа.)

Мне даже удалось пару часов поработать – старлетка из реалити-шоу хотела подчеркнуть в своей автобиографии ужасные трудности, с которыми она столкнулась, когда слава накрыла ее. Это было так абсурдно, что немного развлекло меня, и я высидела несколько страниц, полных утрированного пафоса, уверенная, что он приведет молодую женщину в восторг.

Ночью я просыпалась под цветным пуховым одеялом на моей новой кровати и смотрела в потолок, представляя себе (не слишком в это веря), что у меня начинается новая жизнь. Думала ли я раньше, что жизнь моя сделана, вычерчена, проторена? Вероятно, да. Как это странно – мне ведь всего тридцать два года. Я перестала задавать себе вопросы. Я едва терпела, чтобы не позвонить Флориану и не спросить, это ли заставило его бежать – моя непрошибаемая уверенность, которой были отмечены наши последние годы. «Мамочке надо было задавать себе вопросы?» – спрашивала я Ти-Гуса, который спал, свернувшись клубочком под моим бочком. Ти-Мусс у меня в ногах издавал вопросительное «мру?» и снова засыпал, не дожидаясь ответа. Мне представлялось, что я в космическом корабле, одна под одеялом, с двумя котами в качестве спутников, буду вечно бороздить бархат ночи. В состоянии, в котором я пребывала, эта мысль была так приятна, что я засыпала почти безмятежно…

В понедельник утром я проснулась от гвалта, доносившегося из гостиной и кухни. Выйдя в одной футболке, я обнаружила, что это просто Ной, Никола и Катрин готовятся к трудовому дню. Ной поглощал хлопья с молоком, протягивая Никола бумаги, которые тот забыл подписать в конце недели, то и дело слышалось: «Где моя шапка?», «Куда ты дел мой шарф?», «Надо выйти через пять минут!», Никола бегал в трусах, натягивая одежду наизнанку, а Катрин, не отыскав резинки, перевязывала свою буйную шевелюру веревочкой от мусорного мешка.

– Как дела? – спросила я, щурясь.

– Утро буднего дня, когда у тебя есть дети, – ответил Никола, чмокнув меня на ходу. – Хочешь круассан? Пончик? Я отведу мелкого в школу и вернусь… НОЙ! Ты надел сапоги не на ту ногу!

Ной шагал через гостиную, левый сапог на правой ноге, правый на левой.

«Черт, я опаздываю…» – прорычала Катрин, уворачиваясь от него. Она работала три дня в неделю в маленьком кафе в Плато-Мон-Руаяль, где подавала напитки и черствые булочки молодым людям, перекусывавшим наедине со своими ноутбуками. Весь Плато-Мон-Руаяль жил благодаря труду студентов театрального училища, чьи мечты разбились о действительность.

– Пока! – крикнула Катрин; веревочка от мусорного мешка развязалась, волосы упали, рассыпавшись вокруг лица.

– Пока! – отозвался Никола и тотчас заорал: – НОЙ!

– Пока, Жен, – помахал мне рукой Ной, выходя походкой пингвина: сапоги по-прежнему были надеты не на ту ногу.

– Пока? – сказала я закрытой двери.

Появившийся Ти-Мусс потерся о мои ноги и пристально оглядел квартиру, удостоверяясь, что все потенциальные враги ушли, потом посмотрел на меня и коротко мяукнул: «Ми?»

«Валяй!» – указала я на его миску, стоявшую в кухне. Он засеменил по квартире, наслаждаясь наступившими наконец тишиной и покоем. Я отправилась следом, чтобы сварить себе кофе.

Через пятнадцать минут зазвонил мой телефон. Я вздрогнула и кинулась к аппарату: сколько еще я буду ждать звонка от Флориана?

Это был отец. Я положила телефон на стол в гостиной очень осторожно, как будто отец мог услышать мое дыхание или стук аппарата. Через две с половиной минуты я получила сообщение – отец всегда оставлял на автоответчике бесконечно длинные сообщения. Если моя мать говорила только: «Перезвоните Мадлен Борегар, пожалуйста», то он разглагольствовал, забывал о цели звонка, принимал другие звонки на своем мобильном и вновь возвращался к сообщению… моя мать от этого сходила с ума, а я обычно очень смеялась. Я уселась поудобнее с чашкой кофе, чтобы прослушать последнюю поэму Билла.

«Да, Жен, это Билл. Вот… Как ты там, детка? Я знаю, не очень, ага, но ведь когда все плохо, то может стать лучше, верно? Слушай, я звоню, потому что Жози устраивает вечеринку на день рождения Одреанны, ей четырнадцать лет через две недели, так было бы хорошо, чтобы и ты пришла… это очень важно для Жози, и потом…»