Интимная жизнь моей тетушки - Мейвис Чик Страница 10

– Где? – Возможно, вырвалось это у меня слишком уж быстро. Зато я узнала, где он жил. – А если с Бристолем ничего не выгорит? – спросила я бесстрастным голосом. Не хотела, чтобы он подумал, будто я лезу в печенки. А кроме того, каждый, чья работа связана с искусством, знает, что в Англии величайший патрон современного искусства и его представителей, Медичи наших дней – пособие по безработице. Мы бы недосчитались доброй половины произведений современного искусства, если бы государство не спонсировало художников, скульпторов, вообще творческих людей, признавая их безработными.

Он, похоже, нашел вопрос совершенно естественным.

– Ну, может, немного попутешествую. Или напишу руководство «Помоги себе сам». Меня об этом просили. – Он откинулся на спинку сиденья. Пожал плечами. – А может, не напишу. Я отдал двадцать лет жизни, помогая изменить мир. Так что уже не считаю, что человек должен работать, работать и работать. Могу какое-то время даже побездельничать…

Кэрол он бы понравился. Я услышала ее слова: «Он очень тебе подходит!.. Раздвинь привычные рамки», – эту фразу она произносила часто. И всякий раз бесила Френсиса. Потому что он постоянно имел дело с людьми, которые позволяли себе выйти за привычные рамки, что приводило к весьма печальным последствиям. Френсис бы указал, что Мэттью – плохой пример для нашего молодого поколения, особенно плохой пример для нашего черного молодого поколения, поскольку черная община отчаянно старалась убедить их уделять больше времени и внимания образованию, ввести моду на учебу, тогда как молодежь полагала модным мобильные телефоны, музыку и автомобили. Уже больная, Кэрол как-то раз резко поспорила об этом с Френсисом. Она всегда выступала за свободу личности. Я же склонялась к мнению Френсиса, полагавшего, что в обществе каждому приходится идти на серьезные самоограничения, но теперь, сидя напротив улыбающегося мужчины, который столь беззаботно отрицал необходимость работы, я приложила немало сил, чтобы стереть с лица неодобрение, и улыбнулась в ответ.

– Это вариант, – серьезно ответила я. – Раздвинуть привычные рамки.

– Я исследую гибель личности и взаимосвязь этого процесса с дневными телепередачами.

К счастью, он улыбнулся, показывая, что это шутка, а не то я бы восприняла его слова на полном серьезе.

И тут же у меня мелькнула другая мысль, в душном купе поезда куда более интимная и шокирующая и уж точно непрошеная: а ведь этот мужчина, который, так вовремя предложил мне носовой платок, при нормальной температуре тела и окружающей среды очень даже ничего. Во всяком случае, далеко не урод. Выглядит молодым. Одет по молодежной моде. А потом до меня дошло, что не выглядит он молодым для своего возраста и не одевается, как молодой. Просто я привыкла общаться с более пожилыми мужчинами. Рядом с Френсисом, который был на восемь лет старше меня, я воспринимала себя иначе. У меня возникало ощущение, что мне тоже чуть ли не шестьдесят. А ведь я не была столь старой. Более того, в компании этого мужчины я не хотела быть столь старой.

Просто удивительно, как умело ты начинаешь управляться с числами, когда видишь в этом практический смысл. Усилия мисс Бреттл, пытавшейся научить нас возводить число в куб или извлекать из него квадратные корни, ни к чему не привели. Но когда речь пошла о личном, мой мозг, неспособный воспринять азы математики, пасующий перед литрами и граммами, без всякого труда подсчитал: если он получил диплом в двадцать один, максимум двадцать два года, а потом почти двадцать лет проработал в социальном секторе, то сейчас близок к возрасту, с которого начинается настоящая жизнь. И по какой-то причине мысль эта невероятно меня обрадовала. Я, как минимум на десять лет старше его, почувствовала себя на десять лет моложе. Несмотря на печальное событие, послужившее причиной нашей встречи. Кэрол, моя золотая девочка, легла в землю, но я-то еще ходила по ней, еще танцевала… если возникало такое желание. Вот тогда я и согласилась на второй стаканчик бренди, откинулась на спинку сиденья и наблюдала за его возвращением по отражению в стекле.

А теперь, как вор в ночи, кралась по лестнице вниз. Сердце стучало, как барабан, когда я переворачивала страницы телефонного справочника и проводила пальцем по колонкам фамилий. Естественно, сказывалось чувство вины. Естественно, я сама себе удивлялась. Но главную роль играло, конечно же, возбуждение. Ужасно хотелось увидеть фамилию, подтверждающую его существование. И я ее нашла: Мэттью Тодд, 12а Бистон-Гарденс, Лондон. «Что ж, мистер Тодд из Бистон-Гарденс, – подумала я, – теперь я знаю, где вас искать. И, если я соберусь с духом, вы получите свой носовой платок, причем верну я его вам лично». От таких мыслей у меня просто перехватило дыхание. Ни о какой нравственности речь не шла, только о стратегии.

Я даже не начала спорить с собой. Какие уж споры в столь поздний час. И знала, что не могу списать происходящее со мной на выпитый бренди.

Безусловно, я знала, что делать. Знала, потому что способность к обману заложена в нашем сознании с рождения. Мы все в курсе, как обманывать, манипулировать, подводить людей к нужным нам решениям. И тех, кто говорит, что не умеет, просто не было повода применить имеющиеся знания на практике. До этого момента такого повода не было и у меня. Но он появился, и тут же выяснилось, что я обладаю необходимым запасом знаний. Мне оставалось только извлечь их из запасников. Рука дрожала, когда я переписывала адрес и телефон. Потом, с по-прежнему гулко бьющимся сердцем, я прокралась в кровать. Френсис, пахнущий мылом и эвкалиптом, не шелохнулся, когда я улеглась рядом. Я прижалась к нему, теплому, уютному, раздражающему телу, и подумала, что такое мое поведение в день похорон лучшей подруги имеет свое объяснение. То, что я прятала в тайнике, выбралось наружу и начало нарастать. Гребцы, похоже, дождались отмщения. И я ничего не могла с этим поделать, потому что не хотела.

Я лежала, чувствуя мерные удары сердца моего мужа и приказывая своему успокоиться, думала о том, что утром все будет выглядеть совершенно иначе. Сегодняшнее мое поведение обусловил шок, вызванный смертью Кэрол, шок, который я испытала, заранее зная, что она вот-вот умрет. И тем не менее эмоционально меня потрясла ее смерть. Осознание, что последний выдох слетел с ее губ, что она больше не ответит на мои вопросы, что мы не сможем вместе посмеяться над шуткой, что я больше не услышу от нее: «А что ты имела в виду, когда?..» К этому подготовиться невозможно. Как нельзя подготовиться к дикому ощущению пустоты, которое оставляет после себя смерть. Я отвернулась от лежащего рядом горячего тела. Бренди и тишина ночи подбросили мне спасительную мысль: когда закрывается, одна дверь, всегда открывается другая. И я сознательно переключилась со старой боли на новую радость. И даже одна мысль о Мэттью Тодде в эту ночь успокоила меня, а это дорогого стоило. Я знала, что Кэрол меня простила бы. В любом случае последний год мы вместе ходили в трауре, зная, что близкий конец неизбежен. Теперь я осталась на сцене одна. Я все делала правильно, и, как сказал поэт, могила – хорошее и милое место, но только не для объятий… Потеря Кэрол заставила меня подумать о собственных неудачах. Пробелах в опыте. И как бы я ни убеждала себя, что это безумие – хватать все, что подсовывала мне жизнь, когда я сама не своя, доводы эти не казались весомыми.