Цветы подо льдом - Джин Росс Юинг Страница 10

Кэтриона отвела глаза.

– Несмотря на ваше нежелание, я считаю, что записку нужно оставить. Лорд Уиндраш должен знать, что мы едем вместе.

Доминик схватил ее за руку.

– Ради Бога, не делайте этого, мисс Синклер! Его светлость мог показаться вам обходительным, у него приятные манеры, но характер еще более скверный, чем у меня. Кроме того, не забывайте, что привело вас сюда. По закону ребенок принадлежит мне, и мой брат не может решать, что с ним делать. Поверьте мне, Джек не захочет вам помогать; более того, он пойдет на самый страшный грех, чтобы этого ребенка не стало, потому что не пожелает терпеть у себя в роду чужака. Навязать неизвестно чьего сына Уиндхэмам? С Джеком это не пройдет. У него нет детей, и незаконнорожденный ребенок может стать потенциальным наследником графства. Если вы хотите, чтобы маленький Эндрю жил в комфорте и получил надлежащее воспитание, вы должны довериться мне, так как я – ваша единственная надежда. Жестоко, зато верно. Где эта злополучная записка?

Не дожидаясь ответа, Доминик прошел к столику с серебряным подносом, на котором лежал сложенный листок, скрепленный восковой печатью. Он быстро вскрыл письмо, пробежал глазами несколько строк и порвал листок на клочки.

– Ну вот, теперь можно ехать.

Кэтриона, подавив раздражение, следом за ним вышла из дома. Кем бы ни оказался этот человек, он мог обеспечить протекцию Эндрю, что для малыша было жизненно необходимо. Несомненно, однажды Доминик Уиндхэм узнает о том, что она от него утаила, и тогда... Впрочем, что сейчас раздумывать об этом – все равно другого пути не существует, только так она сумеет добиться нужного результата. У Доминика есть власть и положение, гарантирующие, что доказательства будут приняты во внимание и признаны достаточными. Кто еще может дать такой же шанс ребенку, а с ним и Глен-Рейлэку вместе со всеми населяющими его душами, чья судьба сейчас висит на волоске? Если расплатой за их спасение является опасное путешествие с этим человеком, ей нужно смириться: она поедет в его компании – одна, без опоры и защиты.

Покрытая лаком карета с впряженной четверкой гнедых уже ждала их у подъезда.

– Вы удивлены, мисс Синклер? – Доминик бросил на нее насмешливый взгляд. – Наверное, ожидали чего-то другого? Не ехать же нам в открытом экипаже с высоким сиденьем: так вы можете потерять вашу шляпку, и тогда дождь вымочит вас до костей.

– Я думала, мы поедем тайно...

– Ну разумеется! Никому из моих знакомых даже в голову не придет, что это средство передвижения каким-либо образом связано со мной. А вы представляли, что мы нарядимся цыганами и подобно им поедем в фургоне? Я предпочитаю более разумный вариант, он же – более удобный. До Эдинбурга больше четырехсот миль; если мы будем делать по шестьдесят миль в день, поездка займет семь дней, так что я просто обязан подумать о комфорте.

– Семь дней? – Кэтриона с тревогой взглянула на него. – Но на станции мне сказали, что...

– Верно, они едут круглые сутки, а я не вижу необходимости совершать такой подвиг. Ночью у нас будет прибежище с пуховой периной и одеялами, под которыми так хорошо смотреть сладкие сны. А почему бы и не семь дней – вы ведь сами сказали, что ребенок еще целый месяц будет под присмотром. Для верности я отправил няньке послание, подкрепленное золотом и всевозможными заверениями, чтобы миссис Макки не сомневалась. Семь – это магическое число в конце концов. Семимильные шаги, семь гномов и семь смертных грехов, это как раз для нас – по двадцать четыре часа на каждый грех.

В быстром мелькании слов Кэтриона почувствовала скрытую угрозу.

– Я не настолько хорошо знаю английский, – осторожно сказала она. – Что вы имели в виду, говоря про грехи?

Доминик улыбнулся, словно он и был сам дьявол.

– Об этом сказано в Писании, дорогая. Первый – гордыня. Это ваш грех. Остальные шесть: алчность, похоть, гнев, обжорство, зависть и лень – мои. Из недели нашего путешествия мы с вами можем отвести по одному дню на каждый грех в порядке очередности.

Кэтриона не знала о существовании подобной притчи, и ей это ровным счетом ничего не объясняло.

– Вы подтруниваете надо мной, майор Уиндхэм? Я выросла вдалеке от английских гостиных, и мне, как и нашим людям, не понять ваших прибауток и вашего остроумия. В наших скандинавских стихах лишь дикая природа, море да вереск, а грех мы не поминаем всуе.

– Поверьте, я тоже. – Доминик перестал улыбаться. – Когда дело касается греха, я становлюсь очень серьезным. Но грех греху – рознь. Говорят, гордыня – худший из всех, мисс Синклер. – Он взял чемоданчик с ее вещами и забросил его в экипаж. – Может, вы оставите наконец свою чопорность или хоть поубавите ее немного? Умоляю вас, садитесь, и давайте уедем наконец.

Она нехотя подчинилась. Карета сдвинулась с места. Доминик расположился на сиденье рядом и, откинув голову на тугую подушку спинки, закрыл глаза. Кэтриона задумчиво смотрела на него. Гордый мужчина. Гордость засела даже в разрезе его ноздрей и, уж конечно, в рыцарских манерах. «Только вам придется заплатить за это больше, чем вы рассчитываете». Но она уже и так рисковала самым важным в своей жизни, а потому без колебаний примет его вызов, если это потребуется.

– Может, вы путаете гордыню с достоинством? – решилась спросить она.

Его лицо осталось бесстрастным.

– Я? Не знаю. Гордыня – это грех духа, а достоинство – особый дар, однако и то, и другое сочетает в себе скрытность и самонадеянность, поэтому, возможно, они не так далеко отстоят друг от друга. Вы, мисс Синклер, кажетесь очень уверенной в своей праведности, но я не знаю, сила ли это или просто вас никогда по-настоящему не соблазняли.

– А вас? – словно невзначай спросила она.

– О, да. Слишком много и слишком часто. По правде говоря, я очень устал от этого.

Восходящее солнце золотило улицы, в воздухе чувствовались теплые запахи сгорающего угля, варева в чанах дубилен и свежего помета. Проснувшийся Лондон начинал требовать пищи. Столб света пролился сквозь окно кареты, освещая руки, свободно лежащие на коленях. Длинные, четко вылепленные пальцы, красивые холеные руки, вызывающие приятные воспоминания. Кэтриона вспомнила эти пальцы, расстегивающие пуговицы у нее на груди, касающиеся ее кожи, дразнящие ее сосок чувственным обещанием. Но, как известно, возбудить плоть несложно.

На перекрестке карета свернула в сторону, и только тут Кэтриона сообразила, что, замечтавшись, не заметила, как Доминик уснул.

Карета упруго подскакивала в такт размеренному ритмичному цоканью копыт. Кэтрионе снились холмы вокруг озера и главная башня Дуначена. Орлы, парящие над Бен-Уайвисом, зорко вглядывались в заросли пурпурного вереска, сбегающего к сверкающей воде, словно складки кардинальской мантии; с моря доносились крики чаек, паривших над волнами. «Я больше не вернусь», – тихо сказал кто-то по-гэльски, но шепот затерялся в завываниях ветра, принесшего запах медленно клубившегося над узкими горными долинами тумана.