Верность любви - Лора Бекитт Страница 10

1753 год, деревня Бала, Индия

С некоторых пор Тулси часто уходила в джунгли. Она не думала ни о диких зверях, ни о змеях. Здесь, под сомкнутым пологом изумрудных растений, среди желтых, белых, сиреневых цветов, выросших на кроваво-красной земле, она чувствовала себя свободной.

Стоило вернуться домой, как все начиналось сызнова. Тулси старалась молчать, а если говорила, то тихим безжизненным голосом, и в ее больших темных глазах не было и следа прежнего огня. Везде и всюду она чувствовала на себе косые взгляды, ее преследовали колкие словечки в спину и откровенные насмешки, которые односельчане бросали ей в лицо. Тулси не могла защититься, потому что обидчиков было много, а она одна.

Девушка часто размышляла о своем одиночестве. Мать умерла, отец ушел неведомо куда, даже дядя Чарака и тот отправился на войну. Все, кто любил ее или был способен любить, исчезли, и Тулси задавалась вопросом: не является ли она сама причиной своих несчастий? Об этом говорили и староста деревни, и жрец, и тетка Рохини. Ее родители нарушили священный закон, потому их дочь родилась отверженной, существом, несущим гибель всему, к чему прикоснется.

Каждый должен поступать сообразно своей драхме, отступление от правил есть беззаконие — девушка слышала это с раннего детства.

С такими мыслями Тулси вышла на дорогу. Хочешь не хочешь, но пора возвращаться домой. Скоро день растает и на землю с невероятной быстротой обрушится ночь.

Девушка торопливо шагала в сторону деревни, когда услышала стук конских копыт. В Бале не было лошадей, только буйволы, овцы и козы. На всякий случай Тулси отступила в сторону и вскоре увидела двигавшуюся навстречу процессию.

Вероятно, это был богатый человек со своей свитой — такое жителям Балы случалось видеть нечасто. Замерев на месте, Тулси смотрела на появившихся из-за поворота людей. В ее взгляде были и любопытство, и страх.

Впереди на тонконогом породистом коне ехал человек в лиловом шелковом тюрбане и свисающем на грудь, украшенном золотыми нитями шарфе. На нем были не дхоти, а штаны бирюзово-синего цвета и короткие красные сапоги из мягкой кожи.

Увидев девушку, всадник не удивился. Он подъехал к ней, остановил коня, и Тулси смогла разглядеть его красивое, строгое лицо. Мужчина выглядел старше Тулси, вероятно, ему было за тридцать. Он заговорил приветливо и в то же время требовательно:

— Здравствуй, девушка. Не беспокойся, мы тебя не обидим. Очевидно, поблизости есть деревня. Проводи нас туда — один из моих слуг тяжело заболел, и ему нужна помощь.

Тулси кивнула.

— Хорошо, господин.

Она пошла впереди, указывая дорогу, всадники последовали за ней. Человек, которого несли на носилках, тяжело дышал и время от времени мучительно постанывал. Его лицо было бледным, живот вздулся. Тулси сказала:

— Наверное, ваш человек, господин, выпил плохую воду. Я знаю траву, которой его можно вылечить.

— У тебя есть эта трава?

— Да. Я каждый год собираю ее и сушу. Я могу приготовить лекарство.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Как тебя зовут?

— Тулси.

— А меня Рамчанд. Я живу в Калькутте и сейчас возвращаюсь домой.

Больше он ничего не сказал, но всю дорогу исподволь присматривался к Тулси. В этой девушке было что-то необычное — не отсутствие привычной девичьей скромности, а некая особая искренность и смелость. Ни ее одежда, ни прическа не были украшены; Рамчанд не увидел даже традиционных золотых браслетов и серег, передающихся женщинами из поколения в поколение, и решил, что, по-видимому, девушка очень бедна.

Когда они пришли в деревню, там случился настоящий переполох. Не обращая ни на кого внимания, Рамчанд подъехал к дому Тулси и спешился. Навстречу выбежала тетка Рохини, а Тулси как ни в чем не бывало прошла на веранду и принялась готовить лекарство. Рамчанд и его люди ждали во дворе. Они с удовольствием выпили молочной сыворотки и съели лепешки, которые Рохини разложила на пальмовых листьях. Рамчанд с любопытством, но без брезгливости разглядывал бедный двор, стоявший у крыльца ткацкий станок с укрепленной на кольях грубой рамой, развешанные на ограде вытертые циновки.

Рохини была горда тем, что этот человек остановился именно у нее. Без сомнения, он очень богат, но, вероятно, не принадлежит к высшей касте, раз спокойно сидит в их дворе и принимает приготовленную ею пищу.

Вышла Тулси с глиняной чашкой в руках и с поклоном протянула ее Рамчанду. Тот приказал, чтобы питье отнесли больному, а сам посмотрел на девушку.

В простом сари, почти без украшений, с гладко причесанными иссиня-черными волосами, большими серьезными глазами, тонкими изящными руками, удивительно светлой для индианки кожей и мягкой линией губ Тулси выглядела красавицей.

— Твоя дочь? — спросил он Рохини, когда девушка скрылась в доме.

Женщина угодливо улыбнулась.

— Племянница.

— Сколько ей лет?

— Недавно исполнилось двадцать.

— Просватана? — Рамчанд и сам не знал, зачем спрашивает.

— Нет, господин.

Он удивился.

— Почему? Неужели трудно найти жениха для такой девушки? На вид она скромна и послушна.

Рохини в замешательстве теребила край сари. Все из-за этой девчонки! Она надеялась, что гость даст ей несколько рупий, но если разговор зайдет слишком далеко, пожалуй, придется остаться ни с чем!

К счастью, Рамчанд заговорил о другом.

— Скоро стемнеет, пожалуй, нам не стоит двигаться дальше. Можем ли мы переночевать в твоем доме? Где твой муж?

— Он ушел с солдатами, которые приходили в нашу деревню. Отправился воевать за деньги.

— Солдаты? Англичане?

— Не знаю, мой господин.

Рамчанд вздохнул. Калькутта, прекрасный город из белого камня под жгучим солнцем и синим небом, была полна английских солдат, а начавшаяся англо-французская война нанесла торговле ощутимый удар. Военные корабли обеих держав усиленно охотились за торговыми судами, что приводило к бесконечному повышению и без того непомерных налогов как с одной, так и с другой стороны.

— Ты из вайшья?

— Да, господин.

Рамчанд кивнул.

— Жаль, но если твоего мужа нет дома, мы не сможем остаться. Придется поискать другое пристанище.

В это время к ограде подошла группа людей — деревенский староста и его приближенные. Стемнело; над миром горела луна. Ее свет был столь ярок, что, казалось, озарял каждый лист, проникал в любое окно, в самый темный и неприметный уголок.