Ночи Калигулы. Восхождение к власти - Ирина Звонок-Сантандер Страница 10

А тёмная фигура неумолимо приближалась. Казалось, она неслышно плыла по густому, насыщенному курениями и благовониями воздуху опочивальни. Тиберий застыл, как кролик, заворожённый взглядом змеи. Но, когда отсвет пламени упал на бледное лицо женщины в чёрном, Тиберий, к огромному облегчению, узнал Агриппину.

— Агриппина!.. — почти неслышно выдохнул Тиберий. Он широко улыбнулся, чувствуя, как слезы счастья подступают к горлу — оттого, что это оказался не убийца. Агриппина молчала.

Тиберий почти мгновенно успокоился и взял себя в руки.

— Это ты, Агриппина? — произнёс император привычным насмешливо-высокомерным тоном. — Я не ожидал тебя сегодня. Что привело тебя в мою опочивальню? — он игриво подмигнул Агриппине Старшей и рассмеялся. Она внутренне содрогнулась от отвращения и продолжала молча смотреть на императора. Во взгляде женщины затаилась печаль и бессильная, бесполезная ненависть.

Тиберий осёкся, всмотревшись в бледное лицо Агриппины. Ему вдруг стало не по себе. Как в те далёкие дни, когда уничтожающий взор Октавиана Августа сверлил пасынка, безмолвно укоряя его за бесконечные промахи. После смерти Августа никто не смел смотреть так на Тиберия, и он позабыл унизительное чувство сознания собственного ничтожества. До тех пор, пока Агриппина не встала перед ним статуей укора.

Агриппина изменилась — наконец осознал Тиберий. Прежде император знавал иную матрону — величественно ленивую и увешанную золотом с головы до ног. Та, былая Агриппина часами рассуждала о притираниях и благовониях и, откинувшись на круглые персидские подушки, равнодушно-презрительным взглядом окидывала окружающих. У этой, новой Агриппины был взгляд затравленной волчицы. Исподлобья, с затаённой ненавистью и страхом смотрела она на императора. Теперь на Агриппине не было ни колец, ни ожерелий. Льняные и шёлковые ткани не обтягивали статную фигуру. Просторная чёрная туника, не перетянутая в талии золотым поясом, болталась нелепым балахоном. Сквозь бегло наложенный слой белил проступала покрасневшая, воспалённая слезами кожа.

Но Тиберий не замечал ни потускневших глаз женщины, ни огрубевшей от слез кожи лица, ни дрожащих рук, на которых некрасиво вздулись серо-голубые жилки. Агриппина по-прежнему являлась для него олицетворением женской красоты — величественной и недоступной. Цезарь молча смотрел на неё, мучительно подыскивая слова, которые принято говорить страдающей вдове.

Агриппина первая нарушила молчание.

— Германик умер… — произнесла она почти неслышно.

— О да, это большая потеря для Рима, — поспешно отозвался Тиберий.

— Какое мне дело до Рима?.. — устало возмутилась Агриппина. — Умер мой муж!

Тиберий лёгким, почти невесомым движением коснулся пышного плеча матроны.

— Ты молода и красива, — пристально глядя в обведённые серо-синими кругами глаза Агриппины заявил император. — Когда пройдёт срок вдовства, знатнейшие и достойнейшие патриции будут толпиться у твоих ног, добиваясь внимания. Тебе останется только выбирать.

— Такого, как Германик, я никогда больше не встречу… — качнув головой, шепнула она.

— Возможно, встретишь лучшего, — неопределённо улыбнулся Тиберий. — Мужчину, который, ценя по достоинству твою красоту, принесёт тебе в дар всю империю…

Яснее выразиться нельзя. Агриппина вздрогнула и ошеломлённо уставилась на цезаря.

— Только согласись — и Рим падёт к твоим ногам! — напыщенно произнёс Тиберий и протянул руки к Агриппине, ожидая, разумеется, восторженного согласия.

Агриппина больше не скрывала отвращения.

— Ты хочешь взять меня в жены? — с недоверчивым презрением спросила она.

— Да, — самодовольно ответил император, в ослеплении не замечающий странного выражения лица Агриппины.

— Моя мать Юлия была твоей женой, цезарь! — прищурив чёрные глаза, вызывающе заметила матрона. — Сделал ли ты её счастливой?

— Отчим Октавиан заставил меня жениться на своей единственной дочери Юлии, — нетерпеливо объяснил Тиберий. — На стареющей любострастной женщине с кучей детей от прежнего мужа! А любимую мою Випсанию насильно развели со мной и отправили прочь из Рима… Мог ли я любить Юлию? Был ли я с ней счастлив?

— Не забывай, что я — дочь Юлии, — промолвила Агриппина. — И по законам Рима — я приёмная дочь твоя. Как же ты женишься на мне?

Тиберий расхохотался:

— Законы придуманы для плебса! Мы, правители, стоим выше закона. Мы создаём законы, нужные нам, и отменяем неугодные!

Вспомнив о своём могуществе, император обрёл смелость. Подошёл к Агриппине и положил ей руки на плечи. Агриппина передёрнулась, словно к ней притронулся удав.

— Ты, ты… — матрона задыхалась от злобы и возмущения. — Ты убил Германика! — наконец выкрикнула она.

Тиберий испуганно замер.

— Да, да! Ты убил его! — отчаянно кричала Агриппина. — Германик умер от медленнодействующего яда. Он был молод, умен, силён! Рим любил его! А ты завидовал ему и ненавидел!

— Ты лжёшь! — Тиберий схватил Агриппину за предплечье и резко дёрнул к себе.

— Это правда! Ты убил Германика! — с ненавистью проговорила Агриппина. — И твои глаза подтвеждают вину. Какой у тебя испуганный взгляд! Ты убил Германика, а теперь смеешь приставать к его жене…

Агриппина горько засмеялась. И смех этот почти мгновенно перешёл в судорожное рыдание. Тиберий смотрел на женщину. Страх и ненависть переполняли его.

— Убирайся из дворца! — наконец процедил он сквозь зубы.

— Конечно, я уйду! — прорыдала в ответ Агриппина. — Я выйду на улицы Рима и буду во всеуслышанье кричать о том, что цезарь Тиберий велел Гнею Пизону отравить Германика!

— Попробуй только! — пригрозил император. — Я велю отрезать тебе язык. Убирайся прочь из Рима! На самую отдалённую виллу! Две преданные мне центурии будут стеречь тебя. Ты даже не сможешь переступить порог опочивальни.

— Со мной будут сыновья, — выкрикнула отчаявшаяся женщина. — Я научу их ненавидеть тебя!

— Твои сыновья — мои внуки! Они останутся в императорском дворце, — и цезарь Тиберий неудержимо расхохотался.

Выдержка покинула Агриппину: по-кошачьи сузив глаза, она бросилась на императора. Остро отточенные ногти почти коснулись прыщавого лица Тиберия. Император испуганно отшатнулся. «Фурия!» — вполголоса пробормотал он, пятясь к стене и прикрываясь рукой от разъярённой женщины. Агриппина теснила императора, надвигалась на него, угрожающе размахивала скрюченными пальцами перед его лицом. И в какое-то мгновение Тиберий дрожал перед слабой женщиной, которой придали силу скорбь и сожаление о погибшей любви. Но мгновение это было кратким. Тиберий почти упал на эбеновый столик, и рука его наткнулась на украшенную изумрудами плеть. Он размахнулся и ударил плетью обезумевшую Агриппину. Ударил резко, наотмашь, с ненавистью и страхом. Так бьют взбесившееся животное, которое раньше было дорого владельцу, но теперь обречено и внушает лишь брезгливое опасение.