Сердце мое - Элизабет Лоуэлл Страница 10

Кейн рассмеялся и не стал настаивать на поцелуе, которого так жаждал. Он взял наволочку со змеей, другой рукой крепко сжал руку Шелли, и так, держась за руки, они пошли к ее дому.

С дороги, по которой они приехали, дом был виден плохо. Возводя его, как и многие другие калифорнийские дома, расположившиеся на склонах холмов, архитектор думал не о том, как он будет смотреться с улицы, а о том, как строение впишется в окружающий ландшафт. За домом открывался чудесный вид, и, чтобы подчеркнуть перспективу, архитектор чуть утяжелил фасад здания.

Со стороны улицы дом Шелли выглядел как вытянутое в длину одноэтажное здание — своего рода калифорнийская версия домика для отдыха в выходные; крыша, выложенная черепицей, стены, часть которых была возведена из термоустойчивого стекла с прослойкой из натурального красного дерева. Узкий внутренний дворик был обсажен густыми зелеными растениями — за ними явно ухаживала заботливая рука, и посреди темно-бурой травы и чапарали они выглядели очень эффектно. Дворики соседних домов окружала изгородь из калифорнийского Мамонтова дерева, около шести футов в высоту.

— Осторожно, — обратилась Шелли к Кейну, — здесь несколько дощечек под ногами совсем расшатались. Давно уже думаю их починить, но все как-то руки не доходят…

Но Кейн едва ли слышал ее слова. Войдя в дом, он понял вдруг, что видел снаружи лишь верхушку айсберга из черепицы, стекла и красного дерева, каким в действительности оказался дом Шелли.

Встроенный в холм, дом имел три уровня: от специального уровня-»этажа», предназначавшегося, очевидно, для вечеринок и приемов гостей и располагавшегося на уровне улицы, по которой они только что приехали, до тихого и спокойного «спального этажа», устроенного тридцатью футами ниже. Воспользовавшись естественной наклонной кривой природного холма, архитектор сумел устроить на нижнем «этаже» плавательный бассейн, патио — маленький внутренний дворик, вымощенный каменной плиткой, а также специально оборудованное местечко для пикников и небольшой цветник.

Отражающая свет вода в бассейне манила, обещая прохладу и удовольствие. Легкий ветер, который поднимался из низин дикого оврага, раскинувшегося далеко за домом, приносил удивительные ароматы цветов, распространяя экзотические запахи по всему дому. Из окон лились потоки золотых лучей калифорнийского солнца.

Стоя посреди первого уровня-»этажа», Кейн молча медленно осматривал дом, словно пытаясь вобрать его, сделать частью самого себя. Нигде еще, ни в одном уголке земли, не чувствовал он себя так хорошо, так по-домашнему, как здесь, в доме Шелли. Все здесь нравилось ему — начиная от мягкого блеска отполированного деревянного пола под ногами до гладких кремовых стен и потолков, часть из которых пропускала солнечный свет.

Дом Шелли был просто напичкан последними техническими достижениями цивилизации и вместе с тем выглядел удивительно «диким», все в нем было совершенно естественным. Эта «дикость» проявлялась хотя бы в изумительных видах, открывавшихся из окна. Холмы, окружавшие дом, были столь высоки, что почти в любом другом месте земного шара их называли бы горами. Их отвесные каменистые склоны, покрытые густой чапаралью, сухой и шершавой, как наждачная бумага, оказались настолько неприступными, что не покорились даже земельному голоду Лос-Анджелеса — соседнего мегаполиса. Никто, кроме диких животных, не нарушал безмятежного спокойствия заросших оврагов, ущелий и крутых склонов.

Кейн тонко чувствовал волнующее притяжение этого пейзажа. Где бы он ни находился, в какой бы части света ни оказывался, он всегда тосковал по диким калифорнийским красотам. И, зная, что в полной мере может ощутить их только здесь, он выбрал именно Лос-Анджелес для своего пристанища-дома.

И теперь он был уверен, что такие же чувства испытывает и Шелли. Там, в какой-то сотне футов от дороги, ведущей к ее дому, земля нисколько не изменилась с того дня, когда на ней высадились испанцы и некий капитан, приняв новый континент за землю обетованную, назвал ее Калифорнией.

Молча Кейн смотрел на удивительной красоты пейзажи, раскинувшиеся за окнами дома Шелли. Ее дом вместе с цепочкой домиков, расположенных по соседству, казался ему крохотным камешком в сверкающем на солнце ожерелье, наброшенном на безлюдные склоны Крутых вершин. Далеко внизу вьющаяся лента дороги вела к другим домам, но они были едва видны за зарослями, укутывавшими холмы.

Более яркие «ожерелья» домов расположились на других холмах, выстроившихся в высокие кряжи, от океана до высоких гор в глубине материка. Они были изрезаны узкими долинами, в которых скопления городов разрастались, поглощая землю вокруг себя.

Но здесь, на холмах, где был расположен дом Шелли, все было не так. Здесь дикая земля жила и дышала свободно.

— Неземная красота, — произнес Кейн.

Он не ждал от Шелли никакого ответа. Он даже не заметил, что произнес эти слова вслух. Кейн сосредоточенно созерцал. Он, казалось, вдыхал, впитывал в себя гармонию между домом и пейзажем.

Постепенно его вниманием стали овладевать и другие вещи, отвлекая от любования крутыми скалистыми хребтами. Сама комната была обставлена предметами меблировки, не доведенными при этом до идеального совершенства законченного гарнитура-ансамбля. Но цвет и фактура мебели, казалось, вторили гармоний пейзажа за окном. Всюду по этой просторной, залитой солнцем комнате были разбросаны различные произведения искусства.

Кейн улыбнулся и одобрительно кивнул. В отличие от Джо-Линн Шелли подбирала предметы обстановки скорее не по принципу совершенства формы, а в соответствии с тем эмоциональным настроем, который они и вызывали.

Светлый кашемировый ковер издали напоминал выложенный драгоценными каменьями прозрачный водоем. Он занимал примерно треть всей комнаты. Оставшаяся часть была украшена похожими ковриками меньших размеров, выделявшими композиционно законченные группы-островки в общем меблированном пространстве комнаты. Великолепная японская ширма с вышитыми белоснежными журавлями, сделанная еще в прошлом веке, занимала правый угол комнаты. Но были здесь и изящные ширмы меньших размеров, гармонично вписывающиеся в уютные островки пространства, образованные кашемировыми коврами.

Забыв о Сквиззи, отчаянно извивавшемся в наволочке, которую он держал все это время в правой руке, Кейн осматривал комнату. И Шелли, уже довольно долгое время сохранявшая молчание, сейчас спрашивали себя, о чем он думает, стоя перед карандашным рисунком, изображающим индонезийскую танцовщицу. Эта картинка, для пущей сохранности заключенная в золотую рамку, в своих быстрых, летящих штрихах отражала удивительную женственность и вместе с тем силу.

«А эта примитивная эскимосская костяная фигурка, изображающая старушку? Видит ли Кейн за этими грубыми чертами явную решимость и одновременно безмятежное спокойствие? — спрашивала себя Шелли. — А сейчас, глядя на блестящие выточенные фигурки арабских шахмат, очень дорогие и изысканные, способен ли он разгадать в них вечное торжество разума, праздничную игру духа? Разглядит ли он в этом дорогостоящее старинном египетском скарабее воплощение человеческого страха и набожности?» Но в это время Кейн, перестав бродить по комнате, замер перед стеклянным ларцом-витриной. Шелли затаила дыхание. Там, внутри ларца, хранилась одна из прекраснейших и любимых ее вещиц — ягуар, вырезананый искусным немецким ювелиром из огромного опала, оставленного в том же обломке горного минерала, в котором его и нашли. Этот австралийский опал излучал волшебное мерцание голубого и зеленого, сияющих искр оранжевого и золотистого оттенков его переливающихся граней. Казалось, что в этом камне разлетается на бесконечные светящиеся осколки, рассыпается и снова застывает в прозрачном серебристом облаке сказочная радуга.