Третье лето Союза «Волшебные штаны» - Энн Брешерс Страница 10

Би вздохнула с облегчением и снова расслабилась. Она бежала и бежала, небо темнело, покрывалось синими разводами. Би вдруг стало грустно, и — странная штука — она запомнила тот предмет на тропинке как мертвую птицу.

Если бы машина Лениной мамы не перегрелась, ничего бы не случилось. Все сложилось бы по-другому.

Но увы, в четверг машина перегрелась, и в пятницу Лена села за руль папиной, довезла его до работы и поехала в Художественную школу по пустынному шоссе. Высаживая папу, Лена рассеянно подумала, что в общем-то до школы можно дойти и пешком, но тогда она не знала, какими неприятностями обернется ее лень.

Пару часов спустя Лена с головой ушла в живопись: она делала портретные наброски нового натурщика Эндрю. Первые несколько минут Лена никак не могла собраться, даже уголь выпадал из рук. Но затем ощущение времени пропало, Лена даже забыла о том, что Эндрю абсолютно голый. (В самом начале занятий она даже глаз на него поднять не могла и краснела, как маленькая, в то время как для остальных учеников кофейная чашка казалась и то сексуальнее, чем мужская нагота.)

Теперь Лена беззастенчиво разглядывала тело Эндрю, чтобы запечатлеть легкую тень на внутренней стороне его бедра и мужественный подбородок. Лена погрузилась в творчество и ни о чем не думала. Ее рука летала по холсту.

Когда прозвенел звонок, Лена вздрогнула — настолько странно было возвращаться к действительности. Лена не хотела слышать шелест газеты Филлис и стук каблуков Чарли; не хотела видеть, как Эндрю одевается. Нет, не по той причине, которая казалась очевидной. Просто Лене было страшно неудобно смотреть, как он потом снимает одежду. Лона мечтала рисовать, мечтала фантазировать и не желала находиться в этом сумбурном реальном мире.

Итак, Лена ждала конца перемены, постукивая чашкой о стол, и вдруг поняла, что очень счастлива. А может, это не счастье, а вновь обретенное спокойствие? Вся Ленина жизнь перевернулась прошлым летом, и о спокойствии тогда и речи быть не могло. Девушка задумалась.

…В конце августа, познакомившись с Полом Родманом, сводным братом Кармен, Лена поняла, что ни к кому ничего подобного не испытывала, даже к Костасу. Благодаря Полу Лена чувствовала неведомую доселе уверенность в себе. Но потом он уехал, и Лена спряталась обратно в свою скорлупу, лишь изредка робко выглядывая оттуда.

Теперь, думая о Поле, Лена жалела, что боялась своих чувств, как боялась многого. Жалела, что избегала Пола, как избегала и других очень хороших и интересных людей.

В феврале Лена узнала от Кармен, что отец Пола серьезно болен, и разозлилась на себя за нерешительность, но тем не менее не позволила ему и не написала, хотя безумно хотела. Потом выяснилось, что отцу Пола становится все хуже и он вряд ли уже поправится, и Лена не знала, что сказать Полу.

Она боялась его грусти, боялась ненароком обидеть его, страшилась, что между ними возникнет неловкое молчание.

Гармонию Лена обрела лишь в Художественной школе Анник Морчанд, и кусочки угля, холсты, даже голый Эндрю казались ей даром небес — даром, который она не заслужила.

Ленино сердце радостно встрепенулось, когда снова зазвенел звонок.

Странно, что один и тот же звук можно любить и ненавидеть.

Между тем роковой момент приближался. В самый разгар работы открылась дверь. К несчастью, в эту дверь вошел Ленин папа. К еще большему не счастью, Эндрю стоял прямо напротив двери, и первое, что можно было лицезреть в классе, были его несравненные прелести. Наконец, вдобавок к перечисленным неприятностям, Лена опешила так, что не успела хоть что-либо объяснить папе.

А папа начал говорить. Громко, почти кричать. Выкрикивать грубые слова. Лена пыталась защищаться:

— Папа, ты…

— Папа, ну не надо…

— Пап, давай я тебе…

Правда, ни одну фразу Лене закончить не удалось, а через пару секунд папа уже тащил ее за руку по коридору к выходу.

Из класса с невероятной скоростью выехала на своем инвалидном кресле Анник.

— В чем дело? — доброжелательно поинтересовалась она.

— Мы уходим, — бросил на ходу мистер Калигарис.

— И ты тоже? — спросила Анник Лену.

— Я нет, — еле слышно прошептала Лена.

Мистер Калигарис что-то гневно выкрикнул на греческом, после чего заговорил по-английски:

— Моя дочь не вернется в эту… эту школу, где у вас тут… в это место, где вы ее… — Он снова пере шел на греческий, причем Лена была уверена, что папа выражается весьма резко. Мистер Калигарис был консервативен и старомоден во всем, что касалось отношений его дочерей с мальчиками, а после смерти Бапи стал еще строже. Он категорически запретил пускать парней на второй этаж дома, где находились комнаты Лены и Эффи. Всех, даже кузенов.

Анник олицетворяла собой спокойствие и доброжелательность.

— Мистер Калигарис, может, присядете. Я подробнее расскажу вам о программе своей школы. Знаете, искусство предполагает…

— Не надо ничего рассказывать! — оборвал ее Ленин папа. — Моя дочь сюда не вернется. — И он опять потащил Лену, продолжая возмущаться вслух, что вот у него возникла непредвиденная деловая встреча, что он пришел забрать у дочери машину и увидел здесь тааакое!

Он вытолкнул Лену из здания, и она пришла в себя лишь на улице, когда поняла, что стоит на самом солнцепеке и жмурится от палящих лучей.

* * *

«Интересно, бывает ли хуже?» Кармен задала себе этот вопрос после того, как приготовила чай и отнесла Валии в гостиную.

— Отвратительно. — Валия попробовала чай и тут же выплюнула. — Что ты туда намешала?

— Это чай, — смиренно ответила Кармен. — С медом.

— Я же сказала: «С сахаром!»

— Сахар я не нашла.

— Мед и сахар не одно и то же, а американский мед есть вообще невозможно.

— Все едят, — начала было Кармен, но осеклась. — Хорошо, давайте я еще раз попробую.

Она отнесла чашку обратно на кухню, нашла не распечатанный пакет сахара, открыла его и пересыпала песок в сахарницу. Пока чайник кипел, Кармен задумалась о том, что будет в сентябре: родится малыш и безраздельно завладеет маминой любовью.

Раньше, думая о сентябре, Кармен представляла себе, как приедет в университет, как распакует чемоданы и познакомится со своей соседкой по ком нате. Теперь же она размышляла лишь о том, что будет происходить в ее отсутствие.

А ведь Кармен так мечтала попасть в Виллиамс! Это был один из лучших университетов страны, к тому же его заканчивал папа. Как ни грустно было Кармен думать об отъезде, раньше, до всех этих событий, она очень хотела в Виллиамс. Но как теперь заставить себя захотеть?

Кармен злилась. Не на малыша, конечно, а на маму. Злилась, что не знает, как сложится ее, Кармен, будущее — будто Кристина и этот ребенок его перечеркнули.