Его единственная любовь - Карен Рэнни Страница 10

В передней части зала, там, где лэрд обычно держал совет, когда-то стояло резное деревянное кресло, которое казалось юному Алеку троном. Теперь и оно исчезло, и только светлый квадрат на полу напоминал о нем.

Каждый шаг по обломкам кирпича и дерева вызывал у Алека поток воспоминаний. Харрисон следовал за ним в отдалении, понимая или догадываясь, как тяжелы для его начальника эти минуты.

Гилмур был построен в форме буквы «Н». Замок и монастырь как бы поддерживали друг друга, соединенные арочным переходом, теперь тоже полуразрушенным и открытым всем ветрам.

Алек осторожно ступил на порог часовни. Его не пугало, что остатки кровли и стен могли обвалиться, – они выглядели достаточно прочными. Он боялся только осаждавших его воспоминаний, и, как он и ожидал, они пробудились.

Внезапно он снова почувствовал себя восьмилетним мальчиком.

– Перестань ерзать, Алек, – шептала мать, склоняясь к нему и приглаживая нежной рукой вихор у него на темени. Она постоянно прикасалась к нему – проводила рукой по волосам, поглаживала его щеку, клала руку на плечо. Сегодня он видел ее в кружевном шарфе, прикрывавшем голову, и с улыбкой, очень похожей на ту, что он видел на лице Богоматери – ее статуя стояла близко от их скамьи.

– Но Фергус собирается мне показать, как ловить руками форель, – отвечал он шепотом. – А мы сидим здесь уже так долго!

Мать улыбалась и с укором молча качала головой. Он вздыхал, как любой нетерпеливый ребенок на его месте, и покорно выдерживал еще час службы.

Алек нагнулся и поднял доску, валявшуюся на кирпичах, смахнул с нее пыль и грязь. Это оказался резной фрагмент алтаря. Алек посмотрел туда, где некогда возвышался алтарь, но увидел только груду кирпичей. Он выпустил резную деревяшку из рук, и она со стуком упала на пол.

Ставни пропали, вместо семи некогда существовавших здесь арок сохранилось только четыре. Из них открывался вид на рябое от все еще поливавшего дождя озеро. Обломки кирпича и штукатурки хрустели под сапогами, пока Алек возвращался через арочный проход в зал клана.

По другую сторону, в самом отдаленном от форта Уильям углу замка, находились спальные покои. Алек толкнул дверь в спальню деда. Пришлось сильно пнуть ее ногой, так как обломки кирпича и камня мешали ее открыть. Наконец дверь жалобно заскрипела и неохотно открылась, и он в изумлении остановился на пороге. Комната выглядела так, будто обстрелы англичан не сказались на ней.

Потускневшая и грязная, она осталась почти нетронутой. На стенах все еще были тисненые обои, когда-то выписанные дедом из Франции, чтобы удивить и порадовать жену. Алек провел пальцем по маленькой кремовой с золотом розочке, припоминая, когда в последний раз был в этой комнате.

Он отбывал в Англию, и карета ждала его. Он неохотно пришел сюда за дедом. В последнюю неделю после убийства его матери они почти не разговаривали, потому что Алек заперся в своей комнате и отказывался выйти.

– Я хочу кое-что дать тебе, Йен. – В тот день дед передал ему маленькую, обитую шелком деревянную шкатулку. Ее крышка была богато украшена вышивкой. Он тотчас же узнал работу матери – на крышке были вышиты маленькие цветки чертополоха.

Он с ужасом смотрел на шкатулку, зная, что этот подарок, приготовленный ею ко дню его рождения, она обещала вручить ему, вернувшись с верховой прогулки. Он осторожно открыл шкатулку и нашел уютно угнездившуюся в складках шелка брошь клана Макреев. Она была золотой и ярко сверкала в лучах утреннего солнца. На ней над рукой, сжимающей меч, был выбит девиз Макреев: «Fortitudine!» – «Твердость!»

Он вернул бы ее деду и молча ушел из комнаты, но подарок был от матери. Как ни странно, эта брошь – символ клана – стала для него талисманом и оставалась им долгие годы. У него вошло в привычку всегда держать ее при себе. Она покоилась во внутреннем кармане его жилета всегда, он не расставался с ней в любом сражении.

Йен поднял глаза на потолок с лепниной работы итальянского мастера. Карниз почти не пострадал, и на нем тоже повторялись чертополох и меч – символы воинской доблести Макреев.

Его дед мчался на коне, как баньши [3], вырвавшаяся из ада, так метко метал кинжал, что попадал в глаз паука, и мог выпить больше любого члена клана, но при этом обладал врожденным чувством прекрасного.

Одну из стен занимал огромный камин, и Алек подумал, сильно ли он пострадал или тяга еще работает. Дверь в южной стене вела в короткий коридор и в спальню.

У стены стояло массивное ложе, где появились на свет бесчисленные поколения Макреев и встретили смерть многие из них. Покрывало было все в дырах, вероятно, их прогрызли мыши. Он надавил обеими руками на просевший матрас. Поддерживавшие его веревки были еще крепкими, и матрас легко можно было набить соломой заново.

Эта постель была просто фантастической роскошью по сравнению со спартанскими походными койками, к которым он привык за долгие годы службы. Если улечься на этом ложе, то впервые за долгие годы его ноги не будут свешиваться через край. И ему не придется, как обычно, цепляться руками за края походной койки, чтобы ночью не свалиться на землю.

– Я поселюсь здесь, – сказал он адъютанту. Харрисон хмуро смерил взглядом кровать, посмотрел на грязь на полу.

– Здесь нет ничего, кроме мышей, – сказан он.

– А ты смотри в корень, Харрисон, – возразил Алек, улыбаясь. – Представь, как здесь было раньше.

Алек вышел из комнаты, громко топая по полу зала и легко переступая через кучи мусора.

Да, англичане завоевали эту землю. Но зато скотты населили ее своими воспоминаниями. Он предполагал, что ему будет тяжело вернуться в Гилмур, но до этой минуты не знал, насколько это больно и мучительно.

Однако нужно хранить в тайне свое происхождение. Никто не должен знать, что Мясник из Инвернесса наполовину шотландец.