Белая королева - Филиппа Грегори Страница 10

— Ты выставила меня полным идиотом. — Тон у Эдуарда был ледяной. — Что ж, можешь себя поздравить: ты первая из женщин, кому это удалось. Но ты же станешь и последней. И ты никогда больше не посмеешь сделать из меня шута!

Я склонилась в глубоком реверансе и, не поднимая головы, слышала, как удаляется Эдуард, шурша плащом по кустам, росшим вдоль тропы. Я выждала, когда его шаги совсем стихнут, потом выпрямилась и направилась к дому.

На самом деле мне, совсем еще молодой женщине, каковой я тогда являлась, больше всего хотелось вбежать в дом, броситься на свою постель и плакать, плакать, пока не сморит усталость или сон. Однако я этого не сделала. Тут я ни капли не походила на своих сестер, которым ничего не стоило засмеяться или зарыдать. С моими сестрами вечно что-то приключалось, и они страшно долго потом переживали. Но я всегда считала себя кем-то более значительным, чем просто глупая девчонка. Я чувствовала себя истинной дочерью богини вод Мелюзины. Вершительницей судеб, женщиной, в чьих жилах течет не просто кровь, но вода, заряженная могуществом непростых предков. И уж побежденной я себя точно не считала. Разве мог победить меня какой-то мальчишка, даже если на голове у него красуется только что завоеванная корона? Да ни один мужчина не в силах уйти от меня в полной уверенности, что никогда не вернется!

В общем, сразу домой я не пошла, а спустилась по знакомой тропинке через мостик на тот берег реки, к старому ясеню, ствол которого моя мать обвязала магической нитью. Я вытянула еще часть нити, крепко завязала ее петлей и лишь после этого неспешно двинулась к дому, размышляя о событиях минувшего дня при свете тонкого месяца.

А потом я ждала. И каждый вечер из тех двадцати двух вечеров ходила к реке и тянула за волшебную нить, точно терпеливая рыбачка. И наконец почувствовала, что нить натянулась до предела, как леса, зацепившаяся за корягу. Понимая, что она легко может и оборваться, я стала очень осторожно, потихоньку вытягивать ее, как рыболов — пойманную рыбу, и вдруг натяжение ослабло. Послышался легкий всплеск, как если бы что-то маленькое, но тяжелое сорвалось «с крючка», ушло на глубину и там, повернувшись против течения, залегло на дне среди камней.

Что мне было делать? Мать ждала меня на берегу нашего рыбного пруда, любуясь собственным отражением в неподвижной воде, которое в сером сумеречном свете напоминало длинную серебристую рыбину, покрытую сверкающей чешуей, или обнаженную купальщицу. По небу плыли фантастические облака — словно белые перья на бледном шелку. Вставала луна, теперь уже убывающая. Воды в пруду было много, волны нежно лизали маленький причал. Когда я остановилась рядом с матерью и тоже посмотрела на собственное отражение, у меня возникло ощущение, будто мы обе поднимаемся из этих вод, словно духи озера.

— Ты каждый вечер тянешь за нить? — спросила мать.

— Да.

— Хорошо. Это очень хорошо. Он уже прислал тебе на память какой-нибудь подарок? Или хоть слово привета?

— Я ничего не жду. Он сказал, что мы больше никогда не увидимся.

— Ну что ж… — вздохнула мать.

И мы медленно пошли к дому.

— Вроде как Эдуард собирает войска в Нортгемптоне, — сообщила мать. — А король Генрих находится в Нортумберленде и намерен вскоре двинуться на юг, прямиком на Лондон. К нему должна присоединиться королева, она высадится со своей французской армией в Халле. Если победу одержит Генрих, будет совершенно неважно, что именно сейчас делает или думает Эдуард, поскольку к тому времени он наверняка будет убит и на трон вернется наш законный правитель.

Моя рука невольно схватилась за рукав матери, словно мне хотелось воспрепятствовать такому исходу, и мать мгновенно, точно нападающая змея, стиснула мои пальцы и спросила:

— В чем дело? Неужели ты даже слышать не можешь о том, что он рискует проиграть в битве?

— Не говори так! Не говори!

— Не говорить чего?

— Да, это правда! Мне невыносима сама мысль о том, что Эдуард может потерпеть поражение, что он может погибнуть! Он просил меня разделить с ним ложе — как солдат, которому предстоит встреча со смертью.

Меня резанул смех матери.

— Ну конечно просил! Кто из мужчин, отправляющихся на войну, способен противиться подобному соблазну? Каждому хочется использовать столь заманчивую возможность!

— Вот как? А я ему отказала. И буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, если он не вернется. Я и сейчас уже об этом жалею.

— О чем же тут жалеть? — Матери явно нравилось меня дразнить. — Ты ведь в любом случае получишь свои земли обратно. Либо по приказу короля Эдуарда, либо, если он погибнет, по приказу короля Генриха, который, вернув себе трон, вернет тебе и твои владения. Ведь он наш законный правитель из славной династии Ланкастеров. По-моему, нам стоит пожелать ему победы, а этому узурпатору Эдуарду — смерти.

— Не говори так! — повторила я. — Не желай Эдуарду зла!

— А ты не обращай внимания на мои речи, — вдруг довольно резко произнесла мать, — лучше остановись и поразмысли хорошенько! Ты ведь и сама принадлежишь к дому Ланкастеров. Тебе не следует просто так влюбляться в одного из наследников дома Йорков; это возможно только в том случае, если он действительно одержит победу и станет королем. Вот тогда в этой любви и для тебя появится определенная выгода. Сейчас наступили трудные времена, и нам, увы, в эти времена жить. Смерть стала нашей вечной спутницей, почти что родственницей, и не думай, что тебе удастся удержать ее на расстоянии вытянутой руки. Ты вскоре поймешь, что смерть сама ищет твоего общества. Она уже отняла у тебя мужа и — слушай меня внимательно! — вскоре отнимет у тебя и отца, и братьев, и сыновей.

— Тише, тише, мама! — воскликнула я. — Ты вещаешь, словно Мелюзина, предупреждающая свой дом о гибели всех его обитателей.

— Я действительно предупреждаю тебя, — с мрачным видом подтвердила мать. — Ты сама виновата, что мне приходится превращаться в Мелюзину, но я не могу спокойно видеть, как ты, улыбаясь, гуляешь и флиртуешь с узурпатором, словно жизнь по-прежнему легка и прекрасна. Ты родилась, увы, не в самое спокойное время. И всю свою жизнь проживешь в раздираемой междоусобицами стране. И путь тебе придется прокладывать сквозь кровь и бесчисленные утраты.

— Значит, впереди у меня нет ничего хорошего? — Я чуть не скрипнула зубами с досады. — Неужели ты, любящая мать, не можешь найти для своей родной дочери ни одного доброго слова о будущем? Право, мама, не стоит так уж ругать и поносить меня, я и без того уже готова расплакаться.

Она остановилась, и жестокая маска прорицательницы исчезла с ее лица, сменившись доброй, теплой материнской улыбкой, которую я так любила.

— Мне кажется, Эдуарда ты вскоре получишь, раз уж тебе так этого хочется, — предположила мать.

— Очень хочется! Больше жизни!

Она добродушно засмеялась, по-прежнему ласково на меня глядя.

— Ах, детка, не будь так уверена! В мире нет ничего дороже и важнее жизни. У тебя впереди еще много лет, и тебе предстоит получить немало уроков, если ты сама этого не понимаешь.