Сюрприз для Александрины - Наталия Ломовская Страница 10

– Глеб…

– Я понял, – он поднял руки, словно сдаваясь в плен. – Я не скажу ни слова. Ни одного чертова слова. И не только ему… Но и никому.

Я ощутила такой приступ благодарности, что внезапно для себя перегнулась через спинку сиденья, порывисто обняла Глеба и поцеловала.

И это был настоящий поцелуй, я все почувствовала, как надо.

– Ого! – одобрительно сказала Анастасия.

И потом:

– Так что, мальчики? Подкиньте нас куда-нибудь… И прикройте наши очаровательные задницы от всевидящего ока нашего папаши!

Мне показалось, или моя сестра очень смело выражается?

Мы заняли маленький кабинет в ресторане, а наши кавалеры остались в общем зале.

Уселись за столик у дверей кабинета – на страже.

– Я бы заказала пива, – заявила Анастасия. – Это чешский ресторан, тут надо пить пиво. И есть шпикачки. Зажаренные в хлам. Черт с ней, с диетой!

– Черт с ней, – повторила я. – И мне пива.

Пиво оказалось изумительным.

Но еще изумительнее было то, что я услышала.

– Мы и не думали умирать, вот еще! Мама мне все рассказала. Она была очень молодая, когда вышла замуж. Потом мы с тобой родились. А когда подросли, она поняла, что не любит Воронова… Извини, я не могу называть его отцом.

– Понимаю. Я тоже не произношу это слово.

– Вот как? А как же ты его называешь?

– Аптекарь.

– Круто… Ну так вот, слушай…

Начинающая и не очень удачливая модель Анжелика Анисимова к восемнадцати годам уже успела хлебнуть лиха – да не чайной ложечкой, а поварешкой. Родилась в самой простой семье, мать вкалывала на хлебокомбинате, отец раньше был рабочим на железной дороге, в результате несчастного случая лишился руки, получал пенсию и методично ее пропивал. Иногда дома нечего не было есть, кроме хлеба и воды из-под крана. Сомнительная диета, но она пошла Анжелике на пользу. Из гаденького подростка она развилась в очень красивую девушку с идеально тонкой фигурой и отстраненными светло-зелеными глазами. Едва получив аттестат о среднем образовании, Анжелика сбежала в Москву, чаяла сделать карьеру в модельном бизнесе. Как и сотни подобных ей девчонок, надеялась, что деньги польются полноводной рекой, слава станет лучшей ее подругой, а олигархи, как один, сложат к ее стройным ножкам свои неправедным путем нажитые состояния.

Но все оказалось не так-то просто. Столица не спешила раскошеливаться, а слава застряла где-то в пути и даже не слала телеграмм. Олигархов тоже было не видать.

Так что, когда Анжелика встретила Воронова, она смогла оценить его достоинства в полной мере. Он был влюбленным, преуспевающим, уравновешенным. Он не принимал наркотиков, не был прочно женат и не обладал прискорбной склонностью к извращениям. Анжелика на тот момент согласилась бы и на меньшее. Она ухитрилась прибрать Воронова к рукам и забеременела прежде, чем он успел бы выговорить слово «дженерик»[1].

Рождение дочерей-близняшек привязало мужа еще крепче. Хорошо бы сына… Но и так неплохо, так ведь?

Так, да не так.

Вольной птичке Анжелике стало смертельно скучно в золотой клетке. Воронова она не любила, а полюбила другого человека. Кого именно – история умалчивает. Может быть, это ее нынешний муж, с которым она живет в Майами…

Но вряд ли.

Анжелика попросила у Воронова развод.

Муж, в принципе, оказался не против.

Но сказал:

– Детей я тебе не отдам.

Спорить с ним – себе дороже. И Анжелика воздержалась от дискуссий. Она решила выкрасть дочерей.

Воронова не было в тот вечер дома. Анжелика собрала украшения, шубы, деньги. Усадила дочек на заднее сиденье своего джипа. И пустилась в побег. Но допустила одну ошибку – забыла любимую игрушку одной из дочерей. Та устроила сцену. Она кричала и плакала так, что охрана, дежурившая у выезда из поселка, заинтересовалась машиной. Анжелика попыталась объехать шлагбаум, но скатилась в кювет, где и завязла. И всю эту картину застал вернувшийся домой Воронов.

До него дошло, что жена настроена очень серьезно, и он предложил компромисс. Анжелика могла забрать с собой одну дочь, вторая оставалась с отцом. Бывшая жена не имела права видеться с дочкой и давать о себе знать – при выполнении этого условия ей и ребенку, которого она забирала, обеспечивалось очень приличное денежное содержание.

– И она согласилась? – спросила я.

Пиво показалось мне горьким, как желчь.

– Ну да… Только не вини ее, ладно? Маме деваться было некуда. Отец все равно бы ее к тебе не пустил. Он считал, что она ничему хорошему не может тебя научить. А один ребенок лучше, чем ничего…

У меня было свое мнение на этот счет, но я решила пока его придержать.

– Воронов хотел, чтобы мать уехала из столицы, но та уперлась. Мы жили в Бутово. Квартиру он купил приличную, надо отдать ему должное…

В дверь кабинета постучали.

– Да! – сказали мы с сестрой одновременно.

Переглянулись и засмеялись.

В щель просунулась голова Глеба.

– Александрина, почему ты не берешь телефон? Александр Анатольевич звонил, спрашивал, где мы и чем заняты…

– Мне пора. – Я схватила сумку и метнулась к выходу.

– Да подожди! – закричала Анастасия. – Мы же еще даже не поговорили! Отзвонись ему, скажи, что в ресторане с подругой.

– У меня нет подруг, – ответила я.

– Сейчас Александрине лучше поехать домой, – вмешался Глебушка. – Я за нее в ответе некоторым образом… И мне попадаться из-за вас не резон. Давайте-ка вы встретитесь завтра? Я с удовольствием привезу Александрину сюда, о’кей?

Мы договорились.

Мне казалось, что Аптекарь сразу должен все понять, даже не по моим глазам, а по голосу, когда я ему позвонила.

Но он встретил нас как ни в чем не бывало. Вот Ирина – та явно что-то заметила. Она внимательная и умная, перемены в моем настроении не укрываются от нее. Ирина глядела на нас испытующе, словно хотела спросить: «Ну, как?»

И хотя я знала, что это никоим образом не относится к моей встрече с сестрой, мне все равно было тревожно. Может быть, рассказать ей? Ирина сумеет сохранить мою тайну.

Нет, пожалуй, не стоит. Пусть будет что-то, что – только мое.

Ужин в этот раз прошел еще более скомканно, чем обычно. Во-первых, я боялась, как бы Аптекарь не учуял, что я пила пиво, а во-вторых, мне не терпелось уединиться со своими мыслями…

Темные, темные у меня были мысли – чернее темного чешского пива…