Полет над разлукой - Анна Берсенева Страница 10

Она вспомнила, как на первом же занятии он ошеломил ее предложением сыграть Отелло.

– Но почему Отелло? – поразилась тогда Аля.

– А почему бы и нет? – Иовенко смотрел на нее с недоумением, словно не понимая, что же странного можно усмотреть в его идее; он был похож на стрекозу – гибкий, с огромными выпуклыми глазами. – Сара Бернар играла ведь Гамлета. А вас я прошу: постарайтесь найти то движение, из которого для вас вырастет вся роль, понимаете?

И вот она бежала по Солянке к Подколокольному переулку – к Театру на Хитровке, который в ГИТИСе часто называли «У Карталова на куличках». Так уж это место называлось – Хитровка, Кулижки, – поэтому возможностей для подшучивания было предостаточно. Актеров, например, в глаза и за глаза называли хитрованцами и при случае спрашивали, когда же они возьмутся за «На дне» – по месту, так сказать, обитания.

Район был старый, странный и, наверное, красивый, но рассмотреть его получше вечно было некогда. Аля пробегала мимо башни Ивановского монастыря, мимо церкви Владимира в Старых Садах, мимо Опекунского совета и не всегда могла вспомнить, как это все называется, хотя на зданиях висели мемориальные доски.

Сегодня Карталов впервые пригласил ее на читку пьесы в своем театре, и все ее мысли были только об этом.

Алю давно смущало: почему Карталов ограничивает ее ролями в студенческих спектаклях и не дает сыграть даже самого маленького эпизода у себя, в профессиональном театре? Ведь, кажется, она его любимая ученица… Никогда не поймешь, что у него на уме, какое чувство поблескивает в его глазах под густыми бровями – одобрение или недовольство.

С улицы здание театра казалось таким маленьким, что непонятно было: где там вообще может поместиться зрительный зал? Но, наверное, архитектор начала века, имя которого Аля забыла, владел секретом пространства. Несмотря на постоянные перестройки, в доме на Хитровке за последние семьдесят лет размещалось все, от бесчисленных контор до кинотеатра, – сохранился и зал, и довольно просторное фойе, нашлось место для мастерских, гримерных и репетиционных комнат.

Актеры уже собрались в репетиционной; Аля едва не опоздала. Все на их курсе знали, что хитрованцы настороженно относятся к нынешним карталовским студентам, без пяти минут выпускникам. В этом не было ничего удивительного: вся труппа состояла из прошлого выпуска Павла Матвеевича в ГИТИСе, и молодые актеры хорошо представляли, какой недолгой может быть с его помощью дорога от безвестных выпускников театрального вуза до обласканных вниманием прессы новых звезд. А недавний триумф хитрованцев на престижном театральном фестивале в Авиньоне только подтвердил это.

Конечно, как им было не относиться с настороженностью к новым выпускникам – потенциальным конкурентам!

Все это Аля знала и поэтому не слишком обольщалась радостными приветствиями, которыми ее встретили хитрованцы. Едва ли кто-нибудь действительно был ей здесь рад…

Карталов вошел через две минуты после нее. Она почувствовала, как привычно вздрогнуло сердце, когда он показался в дверях, прошел, прихрамывая, на свое место во главе длинного стола.

Наверное, мало у какой счастливой возлюбленной так вздрагивало сердце при виде любимого, как у нее при виде этого удивительного человека, одно появление которого обещало праздник!

Наполненность жизнью, которую она почувствовала в нем с первого дня, которая сразу поразила ее в немолодом, усталом и вместе с тем совершенно юном человеке, никуда не исчезла и теперь. И теперь ей, словно впервые, показалось, что горячая волна покатилась от него по комнате, подхватив и ее, Алю.

– Итак, «Сонечка и Казанова», – сказал Карталов. – По цветаевской «Повести о Сонечке», по ее пьесам, эссе, дневникам и письмам. Моя композиция, как вы догадываетесь.

К Алиному удивлению, он не стал ничего рассказывать о пьесе – просто начал читать. А в ГИТИСе Карталов всегда начинал с рассказа – о пьесе, или об авторе, или о том, каким видит спектакль, или обо всем этом вместе. Здесь все было иначе, и Аля слегка растерялась…

Голос у него был глуховатый, но наполненный таким множеством интонаций, что, пожалуй, он мог бы и не говорить, кому из героев принадлежат реплики: это и так было понятно.

Это была пьеса о любви – конечно, о любви, несомненно! Аля одного не могла понять: почему же пьеса о любви вызывает у нее такую растерянность? Она словно в бездну какую-то заглядывала, вслушиваясь в карталовский голос, произносящий слова Марины, ее подруги Сонечки, Казановы, влюбленной в него девочки Франциски, – и ей становилось страшно.

«Зачем он меня позвал? – мелькнуло у нее в голове, пока он переворачивал страницу. – Я ничего не понимаю, это слишком сложно для меня! Кого же я могу здесь играть?»

Вся самоуверенность, с которой она шла на первую свою читку в театре, улетучилась как утренний туман. Але вдруг показалось, что она не умеет абсолютно ничего… Как играть стихи, да еще эти, цветаевские, которые и просто прочитать нелегко?

Она незаметно поглядывала на сидящую рядом премьершу Нину Вербицкую. Неужели той все понятно, неужели она не испытывает и тени страха перед глубиной и сложностью этих чувств?

Но Нина сидела совершенно неподвижно, и ее выразительный, неправильный профиль выглядел как отчеканенный на римской монете. Руки с длинными гибкими пальцами тоже неподвижно лежали на столе. Только трепетала от дыхания пышная рыжая челка над высоким лбом.

Аля физически ощутила Нинину нацеленную сосредоточенность: та словно порами кожи впитывала в себя каждое слово Карталова. Ей предстояло играть главную роль, она это знала и готовилась к этому уже сейчас, впервые слушая пьесу. Можно было только позавидовать ее умению вот так, сразу, собрать все силы, пропитаться каждым словом и чувством режиссера…

Но Аля даже и позавидовать сейчас не могла – так она растерялась. Она едва улавливала смысл пьесы, пробиваясь к нему сквозь порывистые, мучительные цветаевские монологи, и даже обрадовалась, когда читка была окончена.

Она вздрогнула от неожиданности, услышав голос Карталова:

– Алечка, задержись на минуту.

Все актеры уже вышли из репетиционной, а он продолжал сидеть. Прежде чем обернуться к нему, Аля увидела, как напряглась спина Нины Вербицкой, замешкавшейся в дверях.

– Ты поняла, зачем я тебя позвал? – спросил Карталов, когда Аля вернулась к длинному столу.

– По правде говоря, не очень, Павел Матвеевич, – вздохнула она. – Мне было страшновато.

Улыбка мелькнула в его глубоко, как у Льва Толстого, посаженных глазах. Но он не улыбнулся, а спокойно произнес:

– Я хочу, чтобы ты сыграла Марину.

Если бы Аля не сидела в этот момент, а стояла, то ноги у нее наверняка подкосились бы от его слов. Конечно, она пыталась представить, кого могла бы сыграть. В спектакле должно быть занято много актеров, они будут танцевать, конечно, это она сможет… Но Марину!

– Но… как это, Павел Матвеевич? – растерянно произнесла она. – Я – Марину? Да я, честно говоря, не поняла почти ничего!