Отомщенное сердце - Барбара Картленд

1894 год

Уоррен Вуд отсутствовал в Европе почти год — наверное, поэтому, войдя в отель «Мерис», не услышал приветственных возгласов.

Он назвал свое имя дежурному администратору и велел ему послать за управляющим.

— Чрезвычайно рад видеть вас снова, месье Вуд! — с пафосом произнес управляющий, на отменном английском. — Надеюсь, заграничное путешествие доставило вам удовольствие.

По мнению Уоррена Вуда, это было слишком сильно сказано, ибо его скитания по Северной Африке, пусть и не лишенные восхитительных моментов, вряд ли назовешь «путешествием» в обычном понимании этого слова.

В основном они были сопряжены с огромными неудобствами, порой граничившими со смертельной опасностью.

Однако он не стал рассеивать заблуждение управляющего, а лишь осведомился, можно ли получить номер, по возможности тот самый, что он постоянно занимал, и попросил доставить туда же наверх багаж, оставленный им в отеле около года назад.

В немедленном исполнении вышеизложенных пожеланий его заверили с учтивостью, характерной для французов.

«Да, узнаю Париж!» — мысленно воскликнул Уоррен Вуд.

Он уже отошел было от конторки, как его остановил голос управляющего.

— У меня есть для вас почта, месье. Отдать ее сейчас или переслать в номер?

— Возьму сейчас, если она у вас под рукой.

Управляющий исчез в камере хранения и вернулся с солидной пачкой писем, перевязанной шнурком.

Уоррен Вуд сунул ее под мышку и последовал за юным коридорным, несшим один из привезенных Уорреном небольших чемоданов.

Номер оказался не тем, где он останавливался прежде, но был точно такой же и находился на пятом этаже, откуда открывался восхитительный вид на парижские крыши и кроны деревьев.

«Действительно, нет ничего удивительнее и прекраснее Парижа, залитого солнечными лучами», — подумал Уоррен, стоя у окна.

Над домами с серыми ставнями взметнулась на девятьсот восемьдесят четыре фута Эйфелева башня, построенная для Всемирной выставки [1], состоявшейся пять лет назад.

Один знакомый француз хвастливо заявил Уоррену, что ее металлическая конструкция символизирует творческий гении, мощь и величие Франции.

Однако Уоррена в данный момент ничто так не занимало, как его собственные ощущения, в которых львиная доля принадлежала отчаянию и безнадежности.

Он отошел от окна и сел в кресло, чтобы просмотреть письма.

Почему их так много, пытался понять он, гадая, кто, кроме матери, стал бы утруждать себя письмами ему после того, как он покинул Англию.

Он развязал шнурок, отклеил аккуратную полоску бумаги, скреплявшую письма, и, увидев надписи на верхнем конверте, буквально оторопел.

Разве могли оставить хоть какие-то сомнения этот размашистый почерк, этот до боли знакомый бледно-голубой конверт, этот легкий, соблазнительный запах духов с экстрактом магнолии — растения, являвшегося знаковым для отправителя?

Он уставился на конверт, будто околдованный, не в силах открыть его.

«С какой стати, — вопрошал он себя, — именно Магнолия удосужилась написать ему сюда в Париж?»

Значит, она раздобыла адрес у его матери — единственной, кто знал, где он остановится по пути домой.

Да уж, коль есть на свете особа, от которой он не хотел бы сейчас получить весточку, так это Магнолия.

Нахмурив брови и плотно сжав губы, он вскрыл конверт.

Уоррен Вуд был весьма привлекательным молодым человеком» но за последний год типичный светский щеголь превратился в истинного мужчину — закаленного, волевого, если не сказать сурового, о чем свидетельствовала его внешность.

Вместе с Эдвардом Дунканом он столько всего пережил, что трудно было не усвоить: жизнь — это не одни лишь развлечения и удовольствия, из которых она состояла для него в прошлом.

Во время их странствий по Северной Африке Уоррен временами терял присутствие духа и готов был признать свое поражение от грозных стихий, невероятно грубой, неаппетитной пищи, а более всего — от верблюдов.

Если Уоррен и испытывал в жизни ненависть к чему-либо, то это, несомненно, были верблюды.

Ленивые, надоедливые, омерзительно пахнущие, противные твари, с которыми так тяжко управляться, поначалу вызывали у него недомогание во время езды на них.

После года непрестанных трудов и испытаний он научился умелому обращению с ними, но все равно для него, любящего лошадей и не представлявшего себе жизни без собак, верблюд навсегда останется страшилищем из ночных кошмаров.

Он даже пришел к мысли, что верблюды напоминают некоторых его приятелей и знакомых, и однажды сказал Эдварду:

— В будущем я постараюсь избегать этих людей!

Эдвард разразился гомерическим смехом.

В одно прекрасное утро они прощались перед высадкой в Марселе, и Эдвард сказал:

— Счастливо, Уоррен! У меня нет слов, чтобы выразить восхищение твоим обществом! До чего же здорово было путешествовать рядом с тобой!

Друг говорил так искренне, что Уоррен смутился: он испытывал угрызения совести, вспоминая, как укорял себя за то, что согласился на предложение Эдварда.

И теперь, обратив взгляд в прошлое, он осознал, что эти незабываемые месяцы обогатили его как личность, позволили расширить кругозор, подарили такой жизненный опыт, о котором он раньше не мог и мечтать.