Замок Менфрея - Виктория Холт

Чтобы оценить Менфрею во всей ее красе, надо увидеть ее утром. Я открыла это на рассвете первого же дня, встреченного в доме на Безлюдном острове, когда на востоке окрашенные алым облака отбрасывали на море блестящую розовую тень, а вода, плескавшаяся вокруг острова, походила на жемчужно-серый, покрытый рябью шелк.

Утро показалось мне еще более мирным оттого, что, наконец, кончилась эта страшная ночь, а самый вид — еще более прекрасным, в противовес моим ночным кошмарам. И когда я стояла у открытого окна, из которого видны были море, материк и Менфрея, стоявшая на вершине утеса, я так же сильно восторгалась открывшейся мне красотой, как и тем фактом, что ночь прошла и я осталась невредимой.

Дом походил на замок — со всеми его башенками, контрфорсами и большими башнями с бойницами, — ориентир для моряков, которые, едва завидев это нагромождение древних камней, уже понимали, куда их занесло. В полдень, когда солнце падало на серый камень стен, они казались серебряными, из-за того, что кусочки слюды сверкали в них, словно бриллианты; но даже и тогда Менфрея не была столь ослепительно прекрасна, как в те минуты, когда ее касалось розовое сияние рассвета.

Многие века в этом замке жило семейство Менфрей. Про себя я окрестила их колдовскими Менфреями, потому что мне они казались людьми исключительными, с их поразительной наружностью, силой и жизнелюбием. Я слышала, что их еще называли бешеными Менфреями, и, согласно А'Ли — дворецкому в «Вороньих башнях» — они были не только бешеными, но и безнравственными. О сэре Энделионе он мог рассказать множество всяких историй. Все Менфрей носили имена, которые казались мне странными — мне, но не коренному корнуолльцу, поскольку эти имена уже стали частью древней истории герцогства. Сэр Энделион похитил леди Менфрей, когда она была совсем юной — не больше пятнадцати лет, увез ее в Менфрею и держал там, покуда ее репутация не была окончательно подорвана, — после этого ее семья была только рада дать согласие на их брак. «Не по любви, — говорил А'Ли. — Не заблуждайтесь на этот счет, мисс Хэрриет. Он охотился только за деньгами. Говорили, что она — одна из самых богатых наследниц в стране, а Менфрей нуждались в средствах».

Когда я впервые увидела хозяина замка, верхом, возле конюшни, я представила себе, как он скачет к стенам Менфрей — молодой человек, в точности как теперь его сын, Бевил, похитивший богатую наследницу, которую и везет теперь к себе: бедную, перепуганную девушку, почти ребенка, совершенно потерявшую голову от чар дикого сэра Энделиона.

Его рыжевато-коричневые волосы напомнили мне львиную гриву. По словам А'Ли, он все еще неравнодушен к женщинам. Это — вечная слабость Менфреев. Многие из них — и мужчины, и дамы — познали немало горя из-за своих любовных увлечений.

Леди Менфрей, наследница, разительно отличалась от остальных членов семьи; то была красивая и хрупкая тихая леди, заботившаяся об окрестных бедняках. Она смиренно приняла свою судьбу и отдала свое счастье в руки супруга. А он, видя это, по словам А'Ли, принялся изменять ей направо и налево.

Она не оправдала надежд — не считая денег, — потому что Менфрей всегда были весьма плодовиты, а у нее родился только один сын, Бевил. Потом, через пять лет, появилась на свет Гвеннан. Не то чтобы между этими детьми леди не делала попыток. У бедняжки чуть ли не каждый год случался выкидыш, и так продолжалось еще некоторое время после рождения Гвеннан.

Когда я впервые увидела Бевила и услышала, что он — вылитый отец в юности, я поняла, почему леди Менфрей позволила себя похитить. Волосы Бевила были того цвета, что у сэра Энделиона, а глаза — самыми красивыми из всех, какие я когда-либо видела. В них словно отражался рыжий пламень волос; но не в цвете крылась их колдовская сила. Я полагаю, главным было их выражение. Они смотрели на мир и на каждого в мире с уверенностью, изумлением и безразличием, словно их хозяина ничто в мире не задевало слишком глубоко. Мне Бевил казался самым необычным обитателем этого колдовского поместья.

Из всех них я ближе всего сошлась с его сестрой, Гвеннан, поскольку мы были с ней одного возраста и быстро стали подругами. Кипучая энергия сочеталась в ней с врожденным высокомерием. Обычно мы забирались на вершину утеса и лежали там в зарослях утесника, разговаривая, — или, скорее, она говорила, а я — слушала.

— В церкви Святого Неота есть витраж, — однажды сообщила она мне. — Ему много сотен лет, и на нем изображены святой Бричан и все его двадцать четыре ребенка. Там и Сент-Ив, и Менфре, и Энделиент. Менфре — это, разумеется, наш предок, а папино имя происходит от Энделиента. А Гвеннан была дочерью Бричана, так что, как ты теперь понимаешь…

— А как насчет Бевила?

— Бевил! — Она произнесла это имя с благоговением. — Его назвали в честь сэра Бевила Гранвилля, самого великого воина в Корнуолле. Он сражался против Оливера Кромвеля.

— Но тогда получается, — сказала я, вспомнив историю, которую знала несколько лучше моей подруги, — что он проиграл бой.

— Что ты, разумеется, он победил! — с презрением возразила она.

— А мисс Джеймс утверждает, что королю отрубили голову и к власти пришел Кромвель.

Но Гвеннан была настоящая Менфрей, она властным жестом отмела в сторону мисс Джеймс и книжки по истории.

— Бевил всегда побеждал, — заявила она, и с этой темой было покончено.

Стены дома снова сменили цвет — розовые отблески померкли, и камень засеребрился в ярких рассветных лучах. Я смотрела на берег, на грозные скалы, острые, словно ножи, предательские скалы, которые слишком часто скрывало море. Эту цепь скал, вздымавшуюся из воды на подступах к острову, называли Стражами. Гвеннан говорила, что это — потому, что они зачастую прячутся и таятся в ожидании, готовые пробить днище всякому судну, которое подойдет к ним близко. Безлюдный остров — часть этой цепи скал — располагался примерно в полумиле от материка и представлял собой не более чем торчащий из моря горб около полумили в окружности. Дом здесь стоял только один, однако на острове бил источник с пресной водой, из-за которого, как опять-таки говорила Гвеннан, дом здесь и построили. С ним связана была какая-то тайна, и почему-то никто не желал в нем жить. Теперь я говорила себе, что это — очень хорошо; если бы здесь кто-то был, где бы я провела прошедшую ночь?

Будь у меня выбор, я бы ни за что не поселилась в подобном месте. Сейчас дом, в котором никто не соглашался жить, был озарен благословенным светом, но даже и теперь он выглядел мрачным, словно прошлое, обитавшее здесь, пыталось схватить тебя, задержать, так чтобы и ты навеки принадлежала ему.

Расскажи я об этом Гвеннан, она бы посмеялась надо мной. Я ясно себе представляла презрительные нотки в ее высоком, хорошо поставленном, властном голосе.

— У тебя слишком богатое воображение. А все из-за твоей болезни.