Леонора. Девушка без прошлого - Хармони Верна

Западная Австралия, 1898 год

Они вышли на солнце.

Она не задумываясь, автоматически переступала маленькими ножками, потирая сонные глаза. Одеваться ей не нужно было, поскольку одежду она не снимала уже много дней. К голоду она тоже привыкла, и он стал для нее нормальным состоянием, как дыхание.

Огненный шар медленно поднимался над горизонтом, опаляя жаром, затопившим все вокруг, словно горячие волны мелкого черного озера. Ночные животные разбегались и расползались, прячась от его лучей, в поисках тени, где можно было бы отдохнуть. Им на смену с шумом приходило выспавшееся за ночь дневное зверье, покидавшее гнезда, щели и норы. Стаи птиц тяжело рассаживались на ветвях деревьев, выбирая достаточно прочные, чтобы могли выдержать их вес. Их яркое оперение и громкое щебетание оживили пустынную равнину, казавшуюся до этого мертвой.

Красноватая опаленная почва растрескалась от жары. Утренний воздух был неподвижным и знойным. Вокруг тучами носились черные мухи. Они садились на лицо и пробирались под одежду, но это уже не доставляло неудобства. Отмахиваться имело смысл только от самых назойливых, старавшихся залезть в нос.

Туфли, слишком большие для девочки, раздулись от набитых в них тряпок, и каждый новый шаг поднимал миниатюрную песчаную бурю. Чулки до колен были выпачканы слоем красноватой пыли. Она снова и снова переставляла ноги в болтающихся туфлях, и каждый стук каблука по мягкой пыльной земле гулко отдавался в горячем воздухе.

Девочка сжала руку мужчины, но его пальцы не ответили ей. Она подняла на него глаза. Он был так высок, что волосами, казалось, касался неба. Солнце поднялось выше, и теперь голова отца на его фоне была похожа на ослепительный шар. Шея его была напряжена, и из-за этого черты лица обострились: впалые щеки, темная, словно дубленая, кожа, острый подбородок с черной вперемежку с сединой щетиной. Он смотрел себе под ноги, и взгляд его пустых глаз казался остекленевшим, почти диким, как у больной собаки динго. Внутри у нее все оборвалось. В следующий миг на его лицо упала тень, и она отвернулась.

Шаг… Шаг… Еще шаг… Туфля с дыркой на носке торопилась за тенью от полей шляпы, которая укорачивалась по мере того, как поднималось солнце, и теперь догнала ее. Она потеряла счет времени и не могла сказать, сколько они уже идут: несколько минут, часов или дней. Мучительный голод. Жажда. Изнуряющий зной. Каждый вдох обжигал легкие. Ноги сварились в изодранной обуви, шляпа плавилась на голове. Капающий со лба пот застилал глаза.

Откуда-то из пустоты возник одинокий эвкалипт с редкой листвой, серой от пыли. Он подвел ее к дереву и, осторожно вытянув свои пальцы из ее ладони, помог присесть. Когда он снял с пояса помятую походную флягу и положил у ног девочки, руки его дрожали, а глаза слезились. Перед тем как уйти, он провел руками по редеющим волосам и сложил их на затылке. Она видела, что плечи его поникли, а ноги подрагивают, как будто он в любой миг готов был упасть на колени. Девочка следила за тем, как уменьшалась, отдаляясь, его фигура, пока не превратилась в темную точку на горизонте, а в следующий момент словно испарилась в призрачно колеблющемся воздухе.

Слабость… Слабость… Слабость… Желудок сжался от спазма, но во рту было слишком сухо. Девочка взяла флягу. Внутри волнами глухо перекатывалась вода. Она попыталась открыть ее, как это делал отец, но маленькие пальчики были скользкими от пота. Она пробовала снова и снова, горло ее судорожно сжималось. В конце концов она сдалась и прижала флягу к животу. Он сам откроет ее. Она откинула голову и прислонилась к гладкой коре. Он откроет ее. Девочка покорно застыла, и жаркое солнце вместе с приступами жажды наконец убаюкали ее, она задремала.

Мухи носились тучей, касаясь ее ресниц и удовлетворенно жужжа на влажной от пота коже. Вздрогнув, она проснулась и начала бить себя руками по лицу и одежде. Затем оглянулась, ища глазами отца. Она запаниковала, к горлу подступил комок, и она постаралась проглотить его. Отгоняя страх, она уставилась на свои ноги, несколько раз стукнув ими друг о друга и наблюдая за тем, как оседают поднятые облачка пыли. Ветки дерева, почти не дававшие тени, вяло застыли – никакого намека на ветер или хотя бы движение воздуха, никакой надежды на облегчение.

Постепенно небо из синего стало розовым, а облака окрасились в лиловый цвет. Все краски темнели, и ей очень хотелось это остановить. По телу поползли мурашки. Глаза ее мучительно вглядывались вдаль в поисках отца. Расширенные зрачки выискивали точку, которая должна была расти и удлиняться. В ушах пульсировала кровь. На глазах ее выступили слезы, потекли по щекам и солеными каплями коснулись губ – драгоценная влага. В игре света в сумерках поросль акации превращалась в контуры собак, а ветки деревьев – в тянущиеся к ней руки. Темнота наступала, захватывая пейзаж и вытесняя из него свет.

Она уткнулась лицом в колени, стараясь не обращать внимания на пульсирующий в голове ужас.

– Папа? – прошептала она, и нотки страха в голосе оборвали последние ниточки ее контроля над собой. Она вскочила на ноги, отчаянно вглядываясь в темноту. – Папа? Папа! – Она задыхалась, голос звучал хрипло, превратив слова в заунывный стон. – Папа!

Взошла луна.

Прохладный воздух сотрясался от слез и рыданий. Эхо подхватывало и, смешивая со стрекотом насекомых, разносило зов потерявшегося в пустоте ночи ребенка, умоляющего о помощи.