Сбежавшая невеста - Хэстер Броун

– Представь, что я Макс Беркли, – сказала Джо. – Я только что взяла для тебя выпивку. И подхожу к тебе, чтобы запросто, без давления, поболтать, как принято на вечеринках.

Чтобы усилить эффект, она зашагала ко мне по балкону вразвалку, словно надев кожаные штаны с дыркой в промежности и держа чашку кофе вместо стаканчика дешевого белого вина.

– Кто это у нас тут, неужели милая Эми Уайлд, пиковая дама из Челси? – Ей очень здорово удался расслабленно-самоуверенный мажорный тон Макса. – Как оно ничего, Эми? Ха-ха.

И она подкрепила все это, подмигнув мне в точности как Макс, после чего, как и следовало по ходу репетиции, сделала паузу, дав мне возможность ответить. В моем мозгу, как по команде, не осталось никаких мыслей, лишь слабое фоновое жужжание статической паники и мрачное предчувствие того, что я сейчас брякну глупость. Как всегда и случалось. Вот почему почти все вечеринки я проводила на кухне, среди булочек с сосисками.

Я внутренне застонала. Еще ведь даже не началась вечеринка! И мы не в комнате. И у Джо нет приводящего в замешательство римского носа Макса Беркли, оправдываться мне нечем. Эта вечеринка должна была стать третьей в ряду тех, на которых Джо пыталась свести меня с Максом, причем оба предыдущих раза знаменитый нос Беркли лишал меня способности связно мыслить. Предполагалось, что нос «доказывает» некоторое незаконное родство Макса с герцогом Веллингтоном, но мой мозг отказывался видеть хоть что-то, кроме мажора в красных штанах. И мне едва не пришлось зажимать себе рот, чтобы не произнести это вслух, что, согласитесь, вряд ли стало бы прелюдией к нормальному разговору.

Я глубоко вздохнула и попыталась вспомнить те нейтральные реплики, которые мы с ней уже отработали.

Были некоторые преимущества в том, чтобы снимать квартиру вместе с девушкой, для которой первая буква «и» в слове «вечеринки» означает «искусство», а вторая – «изобретательность». Вторая «и» включала в себя дынно-водочное мороженое и тайное сводничество, но в последний год Джо сосредоточила свои силы на том, чтобы излечить меня от болезни, которую сама же и диагностировала, назвав «вечериночным параличом».

– Эмм…

– Нет! – Джо прекратила имитировать Макса и ткнула в меня пальцем. – Вот в этом твоя вечная ошибка. Прекрати думать о том, что тебе «стоило бы» сказать, позволь разговору просто течь. – Свободной рукой она сделала грациозный жест. – Пусть легкая светская болтовня о погоде, о стрельбе, о подарках на Рождество несет вас, пока не найдется взаимно интересная тема…

– Джо, в который раз тебе говорю: я из Йоркшира, – прервала ее я. – В Йоркшире не бывает светской болтовни. И вообще никакой не бывает, если есть возможность молчать. Когда наши мужчины играют в крикет, почтительная тишина соблюдается как игроками, так и зрителями, а наши женщины ведут беседы разве что бровями и движением плеч. «Сомневаешься – молчи». Фактически это девиз Йоркшира.

– Но как вы тогда знакомитесь? – в ужасе воскликнула Джо.

Факт, что можно не разговаривать больше десяти секунд подряд, находился за гранью ее понимания: дома она постоянно болтала по телефону, даже в ванной, обычно с кем-то по имени Тилли, Милли или Лили. Иногда Билли.

– Мы приезжаем для этого в Лондон. А теперь можно мне получить свой кофе, пожалуйста? – спросила я, протягивая руку. Я с девяти утра вскапывала клумбы, и кофеин мне был просто необходим.

Джо подняла чашку над головой, чтобы я не могла до нее дотянуться, и многозначительно воздела брови, так что пришлось вздохнуть и выдать реплику, которую она хотела от меня услышать: