Правда во имя лжи - Елена Арсеньева

– Вот женщина, у которой самые красивые ноги в Северолуцке ирайоне! – истошно заорал кто-то сзади, и Лида чуть не выронила сумку. – Привет,Золотая Ножка!

Испуганно обернулась. Парень – губастый, тощий, рыжий –смотрел на нее, как безработный инженер смотрел бы на портмоне с сотней тысячбаксов, нежданно найденное им в процессе весенней вспашки гряд на родимых шестисотках.

Под возмущенным Лидиным взором огонь в его зеленоватыхглазах несколько поугас, но лишь несколько. Вытянув трубочкой свои толстыегубы, он сделал ими плотоядное: «Чмок!» – и пошел своей дорогой, то и дело,впрочем, оборачиваясь и меряя сладострастным взглядом предмет своеговосхищения. Вернее, предметы – ноги-то ведь две.

Лида еле удержалась, чтобы не опустить глаза и не осмотретьсо всей внимательностью эти же самые предметы. Но, во-первых, на нее и так ужепялились прохожие, а во-вторых, нет ничего глупее, чем рассматривать свои ноги сверхувниз. Даже самые отпадные подставочки покажутся кривоватыми и с подагрическимиколенками. Поэтому Лида перехватила сумку поудобнее и пошла своей дорогой,размышляя над тем, какой приятный город Северолуцк и какие приятные живут в немлюди. Главное, наблюдательные: парень видел ее какое-то мгновение, а успелсделать столь значительный вывод. Это надо же – за какие-то полминутысопоставить Лидины ноги с ногами всех местных женщин и присудить золотое яблокос надписью «Прекраснейшей» именно ей. Человек-компьютер! Наверное, в голове унего собрался солидный банк данных, и вот мгновенно…

И вдруг Лиду осенило. Да почему мгновенно-то, господи?Наверняка этому предшествовало кропотливое изучение материала. Не раз любовалсямолодой человек «самыми красивыми ногами в Северолуцке и в районе», не раз,конечно, выкрикивал вслед им что-то подобное.

«Золотая Ножка»! Как же она сразу не догадалась? Сонька –Золотая Ручка, знаменитая одесская воровка. А Золотая Ножка – это наверняка оее сестрице. Сонька – Золотая Ножка…

«Значит, мы по-прежнему похожи, – подумала она почему-тоиспуганно, хотя, наверное, этого следовало ожидать от двойников-близняшек дажечерез двадцать семь лет после их появления на свет. – Меня приняли за нее, воти все. Мои ноги – за ее!»

Она обиженно поджала губы. Выходит, и вожделение в глазахрыжего парня, и его сладострастное «Чмок!» не имели к ней, Лиде Литвиновой,никакого отношения. Все предназначалось Соне Богдановой.

Острый приступ зависти едва не заставил ее повернуть квокзалу. Уже не в первый раз испытывает Лида это режущее чувство. Первый раз –как только прочла случайно найденное письмо Ирины Богдановой (своей роднойматери, как выяснилось) и увидела выпавшую из конверта фотографиюпятнадцатилетней девчонки с длинной челкой и яркой улыбкой.

Сначала показалось, это она сама, но такой фотографии у себяЛида не помнила. К тому же глаза и губы у девчонки явно подкрашены, и в памятимгновенно всплыло, сколько сражений ей пришлось выдержать в свое время сродителями… следовало бы уточнить: с приемными родителями! – которые ни в какуюне позволяли ей выстричь челку, а тем паче – краситься, даже когда Лидасобиралась на дискотеку.

Доходило до того, что она выбегала из дому пай-девочкой,потом, встречаясь с подружками в туалете на Свердловке, наспех подмазывалась ихтушью, их тенями, румянами и помадой (боже упаси, даже страшно подумать, чтобыло бы, если б у нее обнаружили собственную косметику!) перед полутемным,облупленным зеркалом, среди всех этих мерзких туалетных ароматов и подпрезрительными взглядами случайных посетительниц. Ну а после дискотеки смыватькосметику приходилось там же – но уже в одиночестве, нервно поглядывая на часы:если Лида приходила хоть на минуту позднее десяти вечера, в доме начиналосьпросто-таки Мамаево побоище. А пока доберешься от ДК Свердлова до Ковалихи, гдеони жили, это почти полчаса, и то если будешь бежать высунув язык: на трамваепо кольцу ехать дольше, да и ходила «двойка» в те времена из рук вон плохо. Воти получалось, что на все радости дискотеки (начало в семь тридцать вечера) Лидеоставалось каких-то полтора часа, даже меньше: пока соберутся музыканты, покаразогреется диск-жокей, пока молодежь присмотрится друг к другу…

Застарелая, полудетская обида на матушку (на «матушку»!)всколыхнулась в Лидиной душе, пока она рассматривала ту накрашенную девчонку:уж ей-то явно позволяли экспериментировать с косметикой как угодно и приходитьдомой хоть в полночь за полночь, ее не ждали с ремнем на площадке, и в квартирене пахло мерзко и сладко валидолом (у Анны Васильевны больное сердце, она иумерла в конце концов от сердечного приступа). У этой девчонки было несчетнопарней, которые провожали ее домой и с которыми она вовсю целовалась, конечно…Не то что Лида – она поцеловалась впервые в двадцать лет, а когда решиласьнаконец (в двадцать пять годиков!) переспать с мужчиной, оконфузилась при этомтак, что и вспоминать тошно: не нашла ничего лучшего, как в самый ответственныймомент лишиться чувств от их избытка.

Герой ее романа тоже оказался слабоват в коленках и такструхнул при виде ставшего вдруг в его объятиях бесчувственным тела, что далдёру, оставив Лиду распростертой на полу («для сексу» и пущей раскованностинеопытной партнерши эксперимент проводился не в тривиальной койке, а нараскиданных в живописном беспорядке мехах, каковыми стали Лидина новенькаянорковая шубка и дубленка Анны Васильевны). Может, продолжи этот красавец то,ради чего они расположились на полу, Лида пришла бы в сознание довольно скоро,однако в одиночестве провалялась не меньше двух часов, дождавшись неурочноговозвращения родителей с дачи. Увидав окровавленную – пардон! – дочь, внепотребной позе лежащую на раскиданных вещичках, Анна Васильевна решила, чтоэто грабеж, изнасилование и убийство. Она тут же рухнула рядом с Лидой стяжелейшим приступом…

Об этом тоже неохота вспоминать, но вспоминалось всякий раз,когда Лиде взбредала в голову фантазия повторить опыт. Черта с два! Первоевпечатление – самое сильное, и если кое-кто называл ее мужененавистницей, онбыл не так уж сильно не прав.

Лида тряхнула головой, отгоняя ужасные картины, послушновсплывшие перед глазами, и смахнула слезинку.

Вот глупость, а? Стоять посреди чужого, незнакомого города,бестолково перекладывая из руки в руку тяжелую сумку, и вспоминать дела давноминувших дней! И плакать над ними, главное, как плакала она в пятнадцать лет,выслушивая родительские попреки! Разве ради этого приехала она сюда, вСеверолуцк, и разве к слезам располагало замечательное приветствие, какимвстретил ее рыжий губастый парень: «Вот идет женщина, у которой самые красивыеноги в Северолуцке и в районе!» Может, он и имел в виду при этом СонюБогданову, но видел-то перед собой Лиду Литвинову, и комплимент предназначалсяименно ей.