Любовь - Рихард Давид Прехт Страница 8

Учиться у человекообразных обезьян — это значит узнать что-то новое о происхождении нашего поведения. Здесь не возникает никаких вопросов. Но много ли расскажут нам наши мохнатые родственники о такой сложной вещи, как наша человеческая сексуальность, а тем паче о еще более сложном чувстве любви, соединяющем мужчину и женщину?

Ответ один: до ужаса мало! Половое поведение орангутангов, гиббонов, шимпанзе, бонобо и горилл не только не напоминает половое поведение человека, — поведение одних обезьян не похоже на поведение других. Всякая общность исчезает, когда дело доходит до секса. Каждая человекообразная обезьяна ведет себя по-своему. Гиббоны, например, строго моногамны, они всю жизнь живут парами в определенном, так же строго очерченном ареале обитания. Поиск подходящего партнера у гиббонов может продолжаться годами.

Остальные четыре вида человекообразных обезьян оказались невосприимчивы к таким понятиям о первобытной супружеской верности. Орангутанги в половом поведении отличаются невероятной гибкостью. В то время как самки склонны обосновываться на одном месте, самцы бродят по довольно обширной округе. Самки орангутанга живут мелкими группами, образуя их со своими детенышами. Связь между отдельными группами довольно рыхлая. Образ жизни орангутангов настолько свободен, что о нем до сих пор известно очень немного.

Напротив, в стае горилл существуют строгая иерархия и порядок. Живут эти обезьяны так называемыми гаремными семьями с единственным доминирующим самцом, который единолично оплодотворяет всех своих самок. Численность таких семейств колеблется от четырех до четырнадцати особей. Когда детеныши достигают половой зрелости, они покидают группу, как самки, так и самцы.

У шимпанзе, напротив, нравы несколько более свободные. Хотя и у этих обезьян в стаде есть доминирующий самец, в группу могут приходить и другие самцы и спариваться со многими самками. Иногда самец сам следит за тем, чтобы самка нашла себе пару. В ряде случаев самец и самка некоторое время проводят в изоляции от остального стада, прячась от него в кустах. Каких-либо строгих правил, как кажется, у шимпанзе нет. Стаи их обычно более многочисленны, чем у горилл, и состоят из 20–80 особей.

Совсем другое отношение к сексу демонстрируют бонобо. Они живут сравнительно сплоченными и более многочисленными группами, чем их сородичи. Секс является их любимым занятием. Они совокупляются ежедневно во всех мыслимых позах. В половые отношения с самками стада вступают все самцы. Независимо от ранга и положения в стаде. Судя по всему, с помощью секса бонобо снимают стресс. Во всяком случае, по сравнению с шимпанзе эти обезьяны очень миролюбивы.

С генетической точки зрения шимпанзе и бонобо удалены от нас, людей, практически одинаково. Разница в составе генетического материала составляет — согласно некоторым исследованиям — от 1,6 до 1,1 процента. Приблизительно так же отличаются между собой наследственные материалы шимпанзе и бонобо. Если верно, что на основании состава генов можно наилучшим образом проследить линию происхождения, то можно сказать, что все три вида — шимпанзе, бонобо и человек — состоят между собой приблизительно в одинаковом родстве. Но кого нам поставить себе в образец в плане полового поведения? Исследователь приматов Франс де Вааль видит человека где-то посередине между «иерархически зажатыми» шимпанзе и «иерархически свободными» бонобо. Человеку, если верить Ваалю, посчастливилось «иметь внутри себя целых двух обезьян» (10).

Намного более однозначный ответ дает, однако, Уильям Оллмен в своей уже упоминавшейся книге об охотниках на мамонтов в метро. Ему ясно, что линия происхождения человека идет от горилл через шимпанзе. В качестве доказательства он приводит «Люси», наилучшим образом сохранившийся костный скелет представителя вида Australopithecus afrarensis. Люси жила около трех миллионов лет назад в Эфиопии. Это было очень нежное создание ростом всего около 90 сантиметров, и весила Люси, вероятно, не более 30 килограммов. Мужские особи этого вида сохранились только в виде отдельных фрагментов скелета, но, понятно, что они были чуть больше. Оллмен с уверенностью утверждает, что они были больше в два раза. Такое «большое различие между самцами и самками позволяет сделать вывод о том, что Люси и ее сородичи жили приблизительно такими же социальными группами, как нынешние гориллы». Их «половая жизнь» тоже «соответствовала нормам таковой в стаде горилл» (11).

Можно ли этому верить? Скорее всего нет. Во-первых, такая большая разница между самцами и самками австралопитеков пока никем не доказана, а во-вторых, такая же большая разница в размерах тела между самцами и самками существует не только у горилл, но и у орангутангов с их совершенно иным групповым поведением. При этом, как у горилл, так и у орангутангов самцы вдвое больше и тяжелее самок. Впрочем, ни с одним из этих видов прямое родство по нисходящей генеалогической линии нас, людей, не связывает.

Но Оллмену тем не менее все ясно. Сначала мы были квази-гориллы, а потом превратились в квази-шимпанзе. Вызывает восхищение искусство, с которым Оллмен умудряется впихнуть моногамию в историю нашего человеческого племени. Чем в большей степени сглаживается разница в росте и массе между представителями противоположных полов, тем более моногамными становятся их отношения. Но это утверждение ни в коей мере не касается ни шимпанзе, ни бонобо! И мнение о том, что человек — просто в силу равенства роста и веса представителей противоположных полов — является моногамным, выведено не из природы, а из фантазий добропорядочного отца пуританского американского семейства. Моногамным по природе — это утверждал уже Фридрих Энгельс — человек был бы, если бы происходил от птиц: «И если строгая моногамия является венцом добродетели, то пальму первенства следует отдать ленточному червю, в 200–300 члениках которого содержится по одному мужскому и по одному женскому половому аппарату, а весь червь всю жизнь занимается тем, что в каждом членике совокупляется сам с собой» (12).

Попытка вывести половое и брачное поведение человека из наблюдений за человекообразными обезьянами напоминает зоологические измышления малограмотных книгочеев. Весь фокус заключается в том, чтобы найти такую человекообразную обезьяну, которая бы наилучшим образом соответствовала представлениям естествоиспытателя о человеке. Долгое время в моде были шимпанзе. Для консервативных биологов, таких, как Конрад Лоренц, именно эта обезьяна служила доказательством человеческих жестокости, коварства и властолюбия. Когда к 1980-м годам биологи исследовали жизнь бонобо, поборники sex and peace разглядели истинную природу человека в этой маленькой, похожей на хиппи обезьянке.

Разбираться в первобытном тумане нашего полового и любовного поведения, наблюдая обитателей современного тропического леса, — занятие ненадежное и неблагодарное. Весьма маловероятно, что эволюционным психологам удастся, как хотелось бы одному из них — Дэвиду Бассу, — выяснить «духовные механизмы» того, «что значит быть человеком» (13). Дело в том, что, «поскольку не существует людей без культуры, постольку мы не можем знать, какой была бы без ее влияния наша сексуальность, — пишет нидерландский исследователь приматов Франс де Вааль. — Исходная человеческая натура — это, можно сказать, Святой Грааль; его ищут уже целую вечность, но так и не могут найти» (14).