В поисках Света - Игорь Калинаускас Страница 8

(Детская считалочка)

«Ой-е-е-ей. Ну что еще рассказать, даже не знаю. Чтоб что-нибудь, что живо трепещет. Или уже ничего не трепещет живо? А! Я понял, я догадался: вы не задаете вопросы, чтоб не дай бог не услышать ответы. Уже немножко со мной познакомились. Пон-я-я-я-тно. Вот так вот и рассказывай о себе правду-матку. Плакала моя третья функция горючими слезами. Ну, и бог с ней. Самое пронзительное воспоминание о человеках, о природе человеческой, какая она бывает. Был в моей жизни такой случай: сижу как-то вечером дома, а это были уже времена волчьего билета, на работу никуда не брали в Вильнюсе. Приходит ко мне один молодой человек лет двадцати трех-четырех. Приходит, приносит чего-то поесть, бутылочку вина. Сидим мы, значит. Вечер. И он мне совершенно искренне говорит о том, какое счастье, что он меня встретил в жизни, как я ему во многом помог, как он хочет быть похожим на меня. В общем, изливается человек. Я ему говорю: „Спасибо“, значит, неудобно, неловко… Через несколько месяцев вызывают меня на профилактическую беседу в ГБ и говорят: „Ну, какой вы психолог, та-та-та. Вы в людях ни черта не понимаете“. И дают мне для примера донос. Донос писан вот этим молодым человеком, и дата на нем — следующий день после того незабываемого вечера. Спасибо родному Комитету государственной безопасности. С тех пор я всегда это помню. Нет, мы с ним виделись потом. Я ему не стал рассказывать. Тогда. Правда, честно признаюсь, несколько к нему охладел. Но не осуждаю его. Действительно не осуждаю. И то, и другое он сделал совершенно по разным причинам. Один человек в нем пришел ко мне вечером и говорил то, что говорил, другой человек в нем пришел в Комитет государственной безопасности и написал то, что он написал.

Сколько людей, прекрасных, интересных людей, разных, непохожих. Помню, на станции Ростов-товарная, пытались мы подработать, чтоб как-то до дома доехать, вернуться из поисков места для театра-студии. Пришли — сразу стало ясно, что все забито. Познакомился я там с профессиональным бомжом. Потрясающий мужик, из технических интеллигентов. На почве несчастной любви и ревности спился, его отовсюду выгнали, короче говоря, стал бомжом. Но профессиональным бомжом. Бродягой. Он Советский Союз воспринимал как большую квартиру. Он говорил: „В апреле надо ехать вот туда. Там то-то, то-то, то-то“. И вот он так кочевал… Он свободный человек, понимаете. Я сидел и слушал, разинув варежку, — я вроде сам бродяга, но я бродяга по делам, а он просто свободный. Вот это зрение! Эту огромную страну, в одну шестую часть суши, он видит от края до края и знает, где, когда, что поспевает, какой урожай, и где как можно прокантоваться, и каким товарняком куда можно доехать, и что надо говорить милиции во время облавы, чтобы они тебе дали пинка под зад и никуда не везли. Профи. Восторг. И я тогда вдруг понял: господи, мы сидим на трех улицах, иногда выберемся в городской сквер — и это большое событие… А уж в отпуск куда-нибудь в деревню к бабушке — это целое путешествие. А рядом живет человек, который… от Камчатки до Калининграда, от Архангельска до Керчи. И везде дома. Посылка может прийти в любой форме».

Меня на протяжении уже многих лет волнует вопрос: что такое духовный искатель? Кто это такой? Почему у него так или иначе складывается биография? Откуда он появляется? Куда он очень часто исчезает? И что это вообще за явление такое — духовные поиски? Размышления на эту тему не прекращаются и, наверное, никогда не прекратятся. Потому что окончательного ответа на этот вопрос я так и не знаю, а может, его и не существует. А может, и не надо, чтобы он существовал.

Духовность, если говорить с точки зрения персональной истории, начинается не тогда, когда человек заинтересовался каким-нибудь духовным учением, и не тогда, когда он стал читать соответствующие тексты, где есть такие замечательные слова: путь, стоянки, просветление, медитация, откровение; и даже не тогда, когда он начал что-то такое практиковать: какую-нибудь психотехнику, какие-нибудь бдения, или какие-нибудь асаны, или какие-нибудь мантры, или какие-нибудь мандалы, или какое-нибудь вуду. Это все еще не признаки того, что человек преобразился в человека духовного. Как известно, через один и тот же объект могут удовлетворяться совершенно разные потребности. Можно любоваться розой чисто эстетически, удовлетворяя свою потребность в эстетических переживаниях; можно воспринимать эту же розу как некий символ социального положения (ни у кого розы нет, а у меня есть); можно воспринимать эту розу даже как пищевой продукт. Итак, перед нами один объект, но по нему мы не можем судить о потребности человека, не зная, почему человек хочет этот объект.

Так как же нам по отношению прежде всего, конечно, к себе самому выяснить, обманываемся мы или нет? Что толкает человека наживать столько неприятностей и сложностей, интересоваться всем этим нечто, ввязываться во все это?

Может быть, признаком какого-то первого происшествия является то, что человек вдруг или не вдруг принимает самого себя. И перестает интересоваться тем, что же такое есть у других, чего у него нет. А начинает интересоваться в основном тем, что есть у него.

Я глубоко убежден, что верующим можно считать только такого человека, который принял самого себя. Если человек не принял самого себя, значит, он не принял дар Божий пребывания в этом мире, то есть жизнь свою, самого себя. Мне кажется, что говорить о человеке как о духовном только потому, что в нем возникла духовная жажда, нельзя, пока он не принял самого себя. Потому что духовность это путь для человека, который заинтересовался наконец собой. И все, что добыто нашими предшественниками, всеми нашими предками и озарено, освещено, объективизировано, передано и засвидетельствовано под названием «духовная жизнь», предназначено одному человеку. Оно не предназначено сообществам людей. Оно предназначено тебе и только тебе.

Тогда появляется столько интересов, занятий, осмыслений, переживаний, чувствований, связанных с познанием, приятием, переживанием себя, что без всяких усилий исчезает интерес к таким бессмысленным вещам, как: а почему у него нет, а у меня есть? Или почему у меня нет, а у него есть? Исчезает желание быть таким, как он, как она. Приходит знание, что я это я и мне адресовано это послание. Мне! Я толстый. Это хорошо. Мне толстому это адресовано. А худому — я не знаю и не могу знать. Я худой. Это мне худому… Я умный. Это мне умному. Я не очень умный. Это мне не очень умному. Это мне.

И тогда приоткрывается понимание того, почему человек, якобы социально не очень успешный, светится. А что же ему не светиться? Он принимает себя.

И тогда даже в этом жестоком мире становится более реальной терпимость и любовь к ближнему, все то, о чем говорил Христос, потому что у человека для человека в себе уже все есть. Нет нужды тратить время, силы, нервы, чтобы получить то, что есть у других. Потому что все мое у меня есть, а чужого мне не надо. Потому что чужое не адресовано мне. И чем больше во мне будет чужого, тем меньше шансов у меня услышать глас Божий, потому что глас Божий обращен ко мне, а не к Пете, хотя тот в сто раз меня умнее, богаче, красивее и родители у него прямо как по заказу, и так далее, и так далее.