Первичный крик - Артур Янов Страница 66

Этим чувством было ощущение одиночества. «Поговори с мамой», — сказал Янов. Я позвал маму, но, как мне кажется, она ничего не смогла с этим поделать. Она стояла рядом, печально опустив голову, руки ее бессильно висели. Я видел ее в моей коме. Это видение продолжалось минуту или две. Потом она начала медленно уходить. Я пошел за ней, не зная, что будет дальше. Я кричал ей вслед: «Подожди, не уходи! Вернись!». Я помню, что умоляюше протянул к ней руки. Она же продолжала медленно уходить, и наконец исчезла. Потом, также медленно, ко мне стали подходить другие фигуры, они подходили так медленно, что мне стало больно. Наконец мне стало казаться, что это Сьюзен и ее мать; потом из них осталась одна Сьюзен. Я испугался и начал кричать: «Не подходи». Но она все же подошла очень близко и остановилась. Откуда‑то снова появилась моя мать. Мне стало трудно дышать, и прошло не меньше

минуты, прежде чем я смог успокоиться и избавиться от страха, который возник во мне, когда из того места, где исчезла моя мать, вдруг появилась Сьюзен.

Здесь я должен особо сказать о том, что после того, как чувство поднималось в моей душе минут пять, я вдруг сломался и начал выкрикивать слова, которые до этого долго плавали где- то в глубинах моего сознания: «Нет, это не любовь — это болезненная нужда — я женился на собственной матери». Я повторил эти слова несколько раз, и потом конечно эта картина обрела смысл в моих глазах. Театр, развернувшийся перед моим мысленным взором, показал мне, что в этой другой девушке я нашел свою мать и женился на ней. Это, конечно, ужаснуло меня. Но такое чувство невозможно выплеснуть с мочой. Кроме того, когда находишься в коме в сознании, то хочешь только одного — снова пережить это чувство; начинаешь понимать, что тебе незачем его бояться, потому что ты и так уже целиком утонул в нем. Очень трудно войти в него сознательно.

Отлично, вот они обе — моя мать и моя жена, стоят рядышком, разговаривая со мной ради моего же блага — или говоря ради своего блага — о том, какие они обе замечательные и как хорошо обо мне заботятся.

14 марта

Сегодня, в пятницу, произошло нечто невероятное. Я и сам не знаю, насколько я поверил в реальность того, что произошло, но по крайней мере я хочу перенести это на бумагу. Во–пер- вых, я рассказал Янову о том, как провел накануне вторую половину дня и вечер. Это было истинное наслаждение, так как Я провел семь часов, слушая классическую музыку — чешские, румынские и венгерские рапсодии, сонату Энеску, концерты, симфонии. Я почти терялся, тонул в каждой пьесе, которую слушал. Иногда я вставал и принимался пританцовывать или ходить в такт музыке по комнате; иногда я пытался подражать звукам некоторых пьес — я становился оркестром. Это было невероятно прекрасное время — время, которое я провел в измерении звуков музыки. Я не знал в тот момент ничего, кроме

музыки. Несколько раз я плакал; это происходило, когда я понимал, что в пятницу закончится моя индивидуальная первичная терапия; когда я начинал осознавать свое одиночество в комнате, где не было ничего, кроме музыки; когда я испытывал страшное желание кому‑нибудь позвонить, но не было абсолютно никого, с кем бы мне хотелось говорить по телефону. Временами я чувствовал просветление; это был почти экстаз. Потом вернулась Сьюзен и принесла с собой атмосферу уныния и подавленности. Меня разрывали противоположные чувства — гнев, презрение, одиночество, раздражение, одиночество, смешливость, интерес к себе, выплеснутые чувства. Я воспринимал приход Сьюзен как вторжение в мое настроение, мою сцену; когда она пришла, все изменилось не в лучшую сторону. Когда Сьюзен легла спать, я сидел в темноте, размышляя о «Городе века», потом, наконец, посмотрел просмотрел куски с Джой Бишоп и Джонни Карсоном, а потом фильм под названием «Гангстер» 1947 года с Барри Салливеном в главной роли. Это необычный фильм, в котором показано, как разрушается человеческая личность — то есть, как человек разрушается преступлением (злом). Да, прекрасный фильм.

После этого я провел очень беспокойную ночь. У меня было несколько символических ком и символических сновидений. Один из снов был просто невероятным. Я находился в огромном помещении, в бальном зале, где проходил вечер. В помещении было несколько измерений, наверное пять, с тремя или четырьмя планами. Людей было очень много, они теснились, перпендикулярно и параллельно друг другу, налезая друг на друга и совмещаясь. Люди были внутри и снаружи. Это было похоже на какое‑то сумасшествие. Я не могу найти подходящих слов, чтобы все это описать, а те слова, которые я только что нашел, совершенно искажают то впечатление, какое я хотел перенести на бумагу. Создания, которые толпились здесь, были поистине сверхъестественными. Здесь была масса людей, одетых в очень причудливые одежды (может быть, они и в самом деле были такими). Один человек был одет, как ходячая мишень; на спине у него были черные и белые концентрические круги; был здесь и кролик с болтающимся хвостом; была здесь и какая‑то девица с телевидения; был здесь и некто, оде

тый как кусок бетона («квадрат»): обрюзгшее и прыщавое лицо извращенца; девушка с лицом, изуродованным кислотой, которой в нее плеснули. Люди прибывали — еще и еще. То что я видел было безумным миром. Я думал о нем ночью в четверг. Я думал о том, как труд но возвращаться в мир бессмыслицы, в болезненно искаженный мир, в мир человеческих причуд и извращений. Я видел, что урод я, а не они, потому что я был более реален. Так, это гигантское помещение было битком набито людьми, такими же сумасшедшими и ненормальными, как люди с телевидения, люди на киноэкранах, в коммерческих роликах, люди, похожие на девицу, ведущую какой‑то телевизионной программы (она была одета в короткое платье, в котором на месте влагалища был прорезано отверстие, а к ней подходили мужчины с соломинками, вставляли их в ее половую щель и делали вид, что пьют).

Короче, вот он я посреди всего этого сумасшествия — и это более чем символично. Вот я лежу на (а может быть — в или внутри) весьма странной кровати, а рядом со мной лежит мужчина, одетый как индийский набоб или князь. Голова его покрыта тюрбаном, усеянным драгоценными камнями, такие же камни усеивают его богатую одежду. Потом на меня надвигается какой‑то силуэт. Я поворачиваюсь к парню и спрашиваю: «Кто это?» Он отвечает: «Это — …». Я не помню, назвал ли он какое‑то определенное имя, но мне кажется, что это была женщина. Для того, чтобы проверить, я протянул руку к тому месту, где должны быть сиськи, и рука моя нащупала упругую мясистую грудь. Я набросился на это создание, напомнившее мне толстых брейгелевских женщин, одетое в какую‑то немыслимую желтую фланелевую пижаму. Она была похожа на большого мягкого плюшевого мишку. Я схватил ее за причинное место и принялся тереть его о мой член. Я проснулся в момент эякуляции. Я выбрался из постели, испугавшись, что проспал и теперь опоздаю на прием к Янову, но времени было еще достаточно.

После того, как я рассказал об этих снах Янову, он попытался довести меня до какого‑то чувства, снова и снова затрагивая тему одиночества и заброшенности. Я снова и снова принимался излагать все чувства, которые мог ощущать внутри

себя, но кажется у меня ничего из этого не выходило. По собственному опыту я понимал, что опять начал бороться сам с собой. Однако системы моей защиты так хорошо устроены и так скрыты, что я не всегда могу распознать, когда они включены. Потом меня словно озарило — это была какая‑то вспышка знания. Я закричал: «ПЕРЕСТАНЬ КАШЛЯТЬ, ПЕРЕСТАНЬ КАШЛЯТЬ!» Я повторял это слова снова и снова, приказывая себе прекратить этот проклятый кашель, который мешал мне приблизиться к чувству. Это сработало. Я начал спускаться в царство реальности. Вся эта дрянь, связанная с моим одиночеством, кажется, только и ждала этого момента. Я занялся пережевыванием своих мыслей. У меня появились первые слабые сигналы, первые, пока слабые, намеки на то, что где‑то глубоко внутри моего тела, зарождается голос, говорящий мне о чем- то, что я должен почувствовать — о чем‑то очень большом и важном — ив этот момент я снова прибегнул к уловке, чтобы отбиться от наступавшего чувства. Некоторое время я действительно все это делал — корчился, дрался, злобно рычал. Потом я наконец позволил чувству овладеть собой, «промыть» меня, как называет это Янов. Мне это название нравится больше, чем «погружение», так как оно более наглядно и верно отражает мое представление, которое показывает, как чувство изливается на меня откуда‑то сверху. У меня защемило сердце, разболелась голова, появилась боль в области левого сосцевидного отростка. Эти боли с разной интенсивностью преследовали меня в течение всего сеанса. В животе у меня сильно урчало. Я постарался извлечь чувство, и оно пошло, вызывая у меня ощущение тошноты. Мне показалось, что сейчас меня вырвет на кушетку, на пол. Я понял, что это плохое, страшное чувство.