Идеология суверенитета. От имитации к подлинности - Михаил Леонтьев Страница 6

В. Р. Легойда: — А что значит «спокойное»?

М. В. Леонтьев: — Ну, в «Коммерсанте» ты не был журналистом. Ты был человеком, который приносит информационный продукт и сдает его. Потом рерайтер из этого продукта делает то, что считает нужным. Периодически, если ты глубоко вошел в тему и еще при этом отвечаешь перед людьми, которые являются твоими источниками, тебе становится жарко после того, как ты читаешь продукт рерайтера. Но, тем не менее, считалось, что читателю так лучше.

В. Р. Легойда: — Школа смирения такая!

М. В. Леонтьев: — Да-да, что-то вроде этого (смеются)!

Студентка: — Вы сказали, что у вас есть враги. Скажите, пожалуйста, а вообще у православного человека могут быть враги? И какой смысл вы вкладываете в слово «враг»?

М. В. Леонтьев: — У человека, который занимается политикой, враги обязаны быть, потому что иначе это не политика. Опять же, я хотел бы развести эти уровни. Причем они разводятся иногда на самом конкретном, реальном плане. Я близко знаком с очень многими людьми, которые являются моими жесткими оппонентами. И мне очень тяжело разводить свое политическое отношения к ним и личное.

И эти люди тоже очень разные. Вот, например, Володя Кара-Мурза — человек совершенно с другого берега. Никогда в жизни у нас с ним в личном общении не возникнет ни тени какой-то там вражды. Я его очень уважаю как человека, считая абсолютно противоположными его взгляды и позиции. Та же Оля Романова, про которую я сказал, что будь моя воля, я бы ее первую выгнал. Я к ней очень хорошо отношусь! Просто, если бы я занимался, предположим, информационной политикой на канале, я ее выгнал бы просто сию секунду, без всяких. Но постарался бы, чтобы это нанесло ей в личном и профессиональном плане наименьший ущерб. Или вообще не нанесло никакого.

«Возлюби врага своего», — не про это писано. «Возлюби» — это уж, наверное, простите, высший пилотаж. До этого надо расти и расти. Но уважать сильного врага — я всегда уважаю. Есть сильные противники, та же Чечня. Я уважаю чечен, я имею в виду «не наших» чечен. Они, конечно, звери периодически, но бойцы они потрясающие. Действительно очень сильные бойцы, их нельзя не уважать. Мы себя бы не уважали, если бы мы их не уважали. Я даже в какой-то программе про Ирак, когда была сдача Багдада, написал: «Уж одним мы можем гордиться: наши-то чечены покруче будут!» Своим противником мы можем гордиться.

Враги моей страны — мои враги. Политические. Наверное, это не совсем то, что имеется в виду в смысле религиозном. Я надеюсь, что это не то. Я стараюсь разделять.

Студентка: — Вы обронили такую фразу, что завидуете своей дочери в том, что она воспитывается в вере с детства. Не считаете ли вы, что гораздо разумнее, когда человек приходит к вере в более взрослом возрасте, когда он принимает осмысленное решение?

М. В. Леонтьев: — Не считаю. У человека есть огромное количество возможностей прийти к этому еще и разумно. Огромное количество! Ну, а потом, что такое человек, крещенный и воцерковленный с детства? Над ним есть защита. Это же не то, что человек пришел, скажем, к осознанию правильности политэкономической идеи. Или был сторонником неправильной теории эволюции, а стал сторонником правильной теории эволюции. Это же вера, там есть сакральный смысл! Детская вера — она другая: она — составная часть личности. Человек, который с детства верил, он гармоничнее. Он другой. Мне этого не дано, и это жалко.

Студентка: — Говорят, что наши праотцы учились военному делу для того, чтобы наши отцы учились экономике — для того, чтобы дать нам возможность заниматься гуманитарными науками. Как вы считаете, какие люди сегодня нужны в России? На каком мы находимся этапе развития? Нам сейчас нужно готовиться отражать внешнюю атаку, или поднимать экономику, или у нас зреет гуманитарный кризис?

М. В. Леонтьев: — А мы не можем отразить атаку, не поднимая экономики. По-моему, это абсолютно понятно. Мы не можем отразить атаку, не восстановив нашу полуразрушенную фундаментальную науку. Мы — первая держава в мире. Первая, понимаете? И у нас враги — первые. И мы можем выжить, только живя на уровне высших достижений человечества, не отставая.

Я приведу один пример. Он скользкий в какой-то степени, но, по-моему, понятный. Вот у меня, мягко говоря, сложное отношение к Сталину. Но в декабре 41-го года Сталин издал указ о восстановлении в университетах филологических и исторических факультетов. Их же не было. В декабре 41-го года! Вот этого понимания исторического процесса нам сейчас остро, резко не хватает. Нужны «длинные» цели — в самый худший, в самый тяжелый момент, когда, казалось бы, не до того. Вот когда мы понимаем, что нужны вещи, которые сработают через двадцать-тридцать лет, значит, мы собираемся жить вечно. Мы вечно собираемся жить, а не два года выживать!

Семинарист: — Я бы хотел вам задать два личный вопроса. Во-первых, когда вы пришли к вере и считаете ли вы себя церковным человеком в обычном понимании этого слова? А во-вторых, каким образом православие воплощается в вашей жизни? Как это совмещается с вашей профессиональной деятельностью, в том числе?

М. В. Леонтьев: — На этот вопрос мне отвечать очень стыдно. Ну, я тогда начну с менее стыдных вещей. К вере я пришел уже в совсем зрелом возрасте. То есть пришел я, наверное, гораздо раньше, но созрел до того, чтобы креститься, уже совсем зрелым человеком, когда мне было под сорок. Я считал себя таким «латентно верующим». Это было очень серьезное решение, как-то к нему было сложно быстро прийти. Потом нашлись правильные люди, которые меня «привели».

Церковным человеком в «правильном смысле» я себя считать не имею права, поскольку храм посещаю не систематически. Пост соблюдать стараюсь. Очень стыдно, ничего в свое оправдание сказать не могу… То есть, могу, конечно, сказать, но я понимаю, что это не оправдание. Тот образ жизни, который человек вынужден вести в связи с этой профессией, он, конечно, не облегчает эту задачу, мягко говоря. Но никто никому не говорил, что будет легко. Поэтому я еще раз говорю: виноват. Не являюсь примером в этом смысле ни в коей мере.

А что для меня значит вера… Всё. Это критерий и основание всего. Мне кажется, что я нахожу в христианстве то, на чем все стоит. На мой взгляд, православие и христианство — это одно и то же, просто потому, что никакого другого и нет. И ничего, что противоречит этому, во всяком случае, мировоззренчески, я в себе терпеть не могу. И допустить не могу.

В. Р. Легойда: — Спасибо, Михаил Владимирович, за откровенный разговор. На мой взгляд, это был разговор о смыслах, и мы пытались не говорить о политике. Я думаю, что нам это почти удалось!

«Русский час» на телеканале «Спас», 15.12.2005