Жизнь взаймы. Как избавиться от психологической зависимости - Ирина Млодик Страница 5

Почему она ничего не замечала? Вряд ли у них начался стремительный роман после ужасных слов Вадика «нам нужно расстаться». Видимо, что-то такое уже давно происходило, а она ничего не видела, была чудовищно слепа. Когда? Когда это началось? На зимнем корпоративе в Новый год? Или когда отмечали этот идиотский гендерный праздник 23 февраля? Нет, это вряд ли. Двадцать третьего был мальчишник, а она тогда ездила с девочками обмывать новую Маринкину машину. Юльки с ними не было, но Юлька же не могла быть на мальчишнике, верно? И когда, спрашивается?

Почему, почему ей так важно ответить на этот идиотский вопрос?

Все же зря Ларка сразу позвонила маме. «На тебя поглядеть, ты с ума сходишь от горя, – все твердила она. – А я не могу одна нести такую ответственность. Алевтина Андреевна знает, что с тобой делать. Не сердись, лучше спасибо скажи, что я ей твердо так: “Не приезжайте, я сама все улажу, просто скажите, что делать”».

Хорошо, конечно, что мама не приехала, но Ларка ее здорово переполошила. Теперь она звонила каждый день, и было просто невыносимо слушать эти бесконечные причитания по телефону: «Доченька, может, ты наконец вернешься? Ведь теперь тебя ничего не держит в этой Москве!»

«Мама, – хотелось крикнуть в телефонную трубку, – я никогда не вернусь в наш город, слышишь, НИКОГДА!»

Но вместо этого она давила из себя:

– Да я нормально, мам, нормально. Да, ем. Что ем? Ну что есть в холодильнике, то и ем. Да, похудела немного. Ну что он? Нет, не приходит. Думаю, да, окончательно. Нет, в каникулы не надо, не приезжай. Я уже вполне хорошо, мам, справилась. Проверяй там спокойно свои тетради, обо мне не волнуйся. Ларка да, рядом.

Ей казалось, что она должна каким-то неимоверным усилием излучать спокойствие и уверенность, чтобы утешить мать. Это было так же тяжело, как думать о том, что скоро закончится ее отпуск и придется выйти на работу, туда, где он… Слышать, как он разговаривает не с ней, видеть, как он не ей улыбается, знать, что не с ним она поедет вечером домой.

Это какой-то абсурд! Идиотский сон, она сейчас проснется, и все будет как раньше.

А ведь кроме него еще эта Юлька! Она тоже будет там, на работе. Пересекаются на работе они нечасто, но ведь пересекаются. И что теперь будет, когда столкнутся нос к носу? Нужно будет сказать этой счастливой сопернице: «Доброе утро», «Привет»? Или с губ сорвется: «Какая же ты сука, Юлька», «Катилась бы ты к черту, Мисс Два Метра Совершенства»?

И потом… Таня аж вспотела от этой дикой мысли: ей же придется увидеть их вместе. Все понятно: ей просто нельзя выходить на работу. Нужно сидеть дома до последнего, а потом она что-нибудь придумает.

Всю жизнь она чувствовала себя невыносимо нелепой, за что бы ни бралась, что бы ни делала. И мать только усиливала это чувство. Она даже никогда не ругала ее. Учителям в школе доставалось от матери будь здоров, да и все школьные хулиганы трепетали. Но с Таней она всегда была снисходительно-поучающа: «Доча, ну что же ты, дай я сделаю, раз у тебя не выходит» – а потом она, конечно же, добавляла: «Вот видишь, вот та-а-ак нужно было, видишь? Усвоила?»

Как же она ненавидела это ее «усвоила», кто бы знал! «Дай я сделаю, как сделаю! Ну и пусть получится хреново, но это же я сделаю!» – всегда хотелось ей крикнуть матери, но в их доме нельзя было кричать, тем более кричать на мать. Вообще нельзя было не слушаться, непослушание люто каралось.

Как-то, лет в десять, наверное, она ушла в гости к подружке, к Вере Горчаковой. Ох, это была печальная история…

Надо сказать, настоящих подруг у нее никогда не было. А где их завести? В садик она не ходила, сидела с няней – уволившейся по здоровью из школы учительницей литературы, которой мама дала «такую прекрасную возможность подзаработать». Если няня по каким-то причинам не могла прийти, Алевтина Андреевна брала дочку с собой, и, пока шли уроки, Таня сидела в директорском кабинете, с упоением стуча на старой машинке: клац, клац, клац, буквы превращаются в слова, а слова – в предложения. Красиво! А потом – вжжжик, и другая строчка, такая же красивая.

Ее собственная школьная жизнь началась в неполные семь. Записана она была в мамину школу, конечно же, другие варианты даже не рассматривались. И опять с подругами не сложилось. Во-первых, она не знала, как знакомиться, опыта не было. Во-вторых, дети ее избегали, все ведь знали, что она дочка директрисы (а школа была самая престижная в городе). То ли завидовали ей другие дети, то ли боялись с ней дружить, непонятно. Даже взрослые относились к ней как к хрустальной статуэтке, с которой надо пыль сдувать, но руками лучше не трогать. Особенно тяжело было ее первой учительнице: что бы Таня ни говорила у доски, та слушала ее с каким-то неестественным воодушевлением и всегда завышала оценки: щедро ставя четверку там, где другому ребенку поставила бы три. Возможно, еще и за это Таню недолюбливали другие дети.

И вот где-то в третьем классе к ним пришла Вера Горчакова, ее папу-военного перевели в гарнизон рядом с городом откуда-то с границы с Казахстаном. Верочка быстро оценила расклад (все-таки это была уже ее третья школа) поняла, что из не занятых осталась только она, одинокая и потерянная дочка директора школы, довольно быстро перебралась за ее парту, несмотря на слабые протесты молодой учительницы, и они стали дружить. Вспоминая те годы, она всегда испытывала горячую благодарность к Верочке за простоту, с какой та сделала ее своей подругой. Благодаря Верочке она наконец-то почувствовала себя нормальной, «как все». Вдвоем они бегали на переменках, хихикали над мальчишками, наблюдая, как те смешно выпендриваются перед девчонками из параллельного класса, собирали одуванчики по весне, фантазировали про красивых женщин, которые выходили из парикмахерского салона «Венера», что возле их школы, искали оброненные монетки, чтобы купить в соседнем магазине жвачку или ванильную теплую булку.

У Верочки был старший брат, учился он в другой школе, в мамину его не взяли «из-за низкого уровня знаний». Дома, на кухне, Алевтина Андреевна все ворчала: «И куда только смотрят родители, совсем запустили парня». Севка был неугомонным подростком, отчаянным выдумщиком, да и за девочками приударить был не дурак. В съемной квартире Горчаковых все время толпились Севкины приятели и подружки, справлялись все мыслимые и немыслимые праздники, звучали песни под гитару, декларировались идеи о том, как изменить мир, – в общем «дым коромыслом».

Алевтина Андреевна не одобряла дочкины визиты к Горчаковым: «Ни к чему тебе приобщаться к разгульному образу жизни! Не удивлюсь, если они там курят и выпивают, у таких до противоправных поступков рукой подать». И все равно Таня бывала в Верочкином доме, благо он от школы был недалеко. Там всегда было так классно! Можно было говорить о чем угодно, и всегда пахло съестным. Верочкина мама не работала, денег у них, скорее всего, было немного, но там все равно всегда было тепло, свободно, шумно и весело. Всегда было что-то вкусненькое, приготовленное с выдумкой и любовью. Таня до сих пор вспоминает задорный голос этой милой женщины: «А ну-ка, мальчики, кому пироги с капустой? Севка, дуй за пепси, чай вы все равно пить не будете». В этом доме можно было быть собой, не стараться, не бояться кого-то обидеть. Всем и всему было место.