Век самопознания. Поиски бессознательного в искусстве и науке с начала XX века до наших дней - Эрик Кандель Страница 5

Эти новые представления привели к переосмыслению биологической природы человека и в искусстве. На это указывает, например, картина Эдуарда Мане “Завтрак на траве” (1863) – возможно, первое живописное произведение, которое можно отнести к модернистским в отношении и сюжета, и стиля. Сюжет этой картины, одновременно прекрасной и шокирующей, связан с ключевыми для модерна проблемами сложных отношений между полами, а также между фантазией и реальностью. Мане изобразил двоих обычно одетых мужчин, сидящих в лесу или парке и поглощенных беседой за завтраком, который, однако, проходит в компании обнаженной купальщицы (рис. I–4). В прошлом живописцы изображали обнаженных женщин лишь в роли богинь и других мифических персонажей. Мане же порвал с традицией, запечатлев современницу-парижанку – свою любимую натурщицу Викторину Меран. Несмотря на привлекательность обнаженной женщины, беседующие, судя по всему, так же равнодушны к ней, как и она к ним. Пока они разговаривают друг с другом, она, также игнорируя собственную сексуальность, смотрит на зрителя. Не только сюжет, но и стиль картины подчеркнуто современен. За несколько десятилетий до того, как Сезанн начал “сжимать” три измерения в два, Мане уже уплощает перспективу, лишь слегка намечая трехмерность изображения.

Искусствовед Эрнст Гомбрих писал о достижениях венского модерна:

Искусство – область, к которой мы обращаемся, когда хотим испытать потрясение или удивление. Эта потребность возникает у нас потому, что мы чувствуем, как полезно нам время от времени получать подобную здоровую встряску. Без этого нас поглотила бы рутина, и мы разучились бы приспосабливаться к новым потребностям, которые то и дело возникают у нас в жизни. Иными словами, биологическая функция искусства состоит в репетициях – мысленных упражнениях, повышающих нашу устойчивость к неожиданному [5].

Первой отличительной чертой венского модерна было представление о том, что психика человека во многом иррациональна. Порывая с прошлым, модернисты отвергли и идею рационального поведения рациональных людей как основы общественного устройства и провозгласили, что нам свойственны бессознательные противоречия, которые проявляются в поступках. Так модернисты бросили вызов традиционным ценностям и задумались о природе реальности и о том, что скрывается за внешней стороной людей, вещей и событий.

В результате в эпоху, когда популярным было стремление подчинить себе внешний мир, расширяя и распространяя знания о нем, модернисты обратили свой взгляд вглубь: они стремились разобраться в иррациональности человеческой природы и влиянии иррационального поведения на межличностные отношения. Они открыли, что под лоском воспитанности в человеке могут скрываться не только бессознательные эротические чувства, но и бессознательные импульсы агрессии, направленные на себя и других. Фрейд впоследствии назвал это инстинктом смерти.

Признание иррациональности психики вызвало, возможно, самую важную из трех революций мысли, определивших, как отмечал Фрейд, наши представления о себе и своем месте в мире. Первой стала революция Коперника, открывшего в XVI веке, что Земля – отнюдь не центр Вселенной; второй – революция Дарвина, доказавшего в XIX веке, что мы не возникли в результате акта божественного творения, а произошли путем естественного отбора от примитивных животных. Третьей стала свершившаяся на рубеже XIX–XX веков в Вене фрейдистская революция. Фрейд открыл, что наше поведение во многом подчинено не сознательному контролю, а управляется бессознательными влечениями. Одним из завоеваний этой последней революции стало представление о том, что творческие способности (в свое время позволившие Копернику и Дарвину построить свои теории) происходят из сознательного доступа к возможностям бессознательного.

В отличие от Дарвина и Коперника, Фрейд готовил революцию не в одиночку. Осознание иррациональности многих психических функций приходило на ум еще Фридриху Ницше. Третья революция обычно ассоциируется с Фрейдом, на которого и Дарвин, и Ницше оказали влияние, потому, что именно он развил эту мысль особенно глубоко. Однако его современники Шницлер, Климт, Кокошка и Шиле также исследовали новые горизонты бессознательного. Они лучше, чем Фрейд, понимали женщин, особенно природу женской сексуальности и материнского инстинкта, и яснее, чем Фрейд, осознавали важность взаимной привязанности матери и младенца. А значение инстинкта агрессии они оценили даже раньше Фрейда.

Не первым Фрейд задумался и о роли бессознательного в психической жизни. Эта проблема не одно столетие занимала философов. Платон в IV веке до н. э. отмечал, что значительная доля имеющихся у нас знаний содержится в психике в скрытой форме. В XIX веке о бессознательных влечениях писали Ницше, называвший себя “первым психологом”, и Артур Шопенгауэр. Проблему мужской и женской сексуальности во все времена затрагивали художники. Герман фон Гельмгольц, великий физик и физиолог XIX века, оказавший влияние на Фрейда, выдвинул идею, что бессознательное играет ключевую роль в зрительном восприятии.

Фрейду и другим венским интеллектуалам удалось развить эти идеи, изложить их доступно и донести новые представления о человеческой психике, особенно женской, до широкой аудитории. Точно так же, как Отто Вагнер принес в современную архитектуру чистые линии, освободив ее от довлевших старых форм, Фрейд и Шницлер, а также Климт, Кокошка и Шиле расширили и свели воедино идеи предшественников о бессознательных инстинктивных стремлениях и тем способствовали освобождению эмоциональной жизни и женщин, и мужчин. Они, по сути, воздвигли фундамент сексуальной свободы, которой мы наслаждаемся теперь на Западе.

Второй важнейшей чертой венского модерна была склонность к самоанализу. В своих поисках законов человеческой индивидуальности Фрейд, Шницлер, Климт, Кокошка и Шиле стремились не только изучать чужой внутренний мир, но также, и даже в большей степени, пытались познать себя. Подобно тому, как Фрейд разбирал собственные сны и учил психотерапевтов анализировать контрперенос (чувства, вызываемые пациентом у терапевта), Шницлер и венские художники, особенно Кокошка и Шиле, бесстрашно погружались в мир инстинктов. Самоанализ определял Вену на рубеже веков.

Третью особенность венского модерна составляло устремление к объединению знаний, обусловленное достижениями естественных наук и вдохновленное Дарвином (утверждавшим, что человека следует рассматривать как биологическое существо, подобно другим животным). Вена рубежа XIX–XX веков открыла новые перспективы для медицины, изобразительного искусства, архитектуры, искусствоведения, дизайна, философии, экономики и музыки. Здесь появились условия для диалога биологических дисциплин и психологии, литературы, музыки, изобразительного искусства. Тем временем в естественных науках, особенно в медицине, происходили перемены. Под началом дарвиниста Рокитанского венская школа поставила практическую медицину на более методичную основу, соединяя клинические исследования при жизни пациента с вскрытием его тела после смерти. Этот подход проливал свет на течение болезни и способствовал совершенствованию методов диагностики. Применение его в медицине стало источником метафоры, отражающей характерное для модернистов отношение к реальности: истина не лежит на поверхности.