Социальная справедливость и город - Дэвид Харви Страница 5

Этому «социологическому воображению» полезно противопоставить гораздо более расплывчатое качество, которое я назвал «пространственным сознанием» или «географическим воображением». Это воображение дает возможность человеку осознать роль пространства и места в его биографии, сформировать отношение к окружающим пространствам и распознать, насколько взаимодействия между индивидами и между организациями подвержены влиянию пространства, которое их разделяет. Оно позволяет увидеть взаимоотношения, связывающие человека с его соседским окружением, его территорией или, используя уличный жаргон, с его «поляной». Оно позволяет человеку судить о степени важности для него событий, произошедших в других местах (на чужих «полянах»), — например, как может повлиять распространение коммунизма во Вьетнаме, Таиланде или Лаосе на его жизнь в том месте, где он находится. «Географическое воображение» позволяет ему приспосабливать и использовать пространство творчески и понимать смыслы пространственных форм, созданных другими. Это «пространственное сознание» или «географическое воображение» проявляет себя во многих дисциплинах. Архитекторы, художники, дизайнеры, городские планировщики, географы, антропологи, историки и другие — все они обладают им. Но аналитическая традиция, стоящая за этим видом воображения, гораздо слабее, а его методология до сих пор полагается в основном на чистую интуицию. Первое место по степени развития пространственного сознания в западной культуре сегодня все еще принадлежит пластическим искусствам.

Разделение социологического и географического воображений искусственно, когда мы пытаемся обратиться к проблемам города, но оно реально значимо, когда мы анализируем способы размышления о городе. Многие исследователи обладают мощным социологическим воображением (и Чарльз Райт Миллс — среди них), но, однако, складывается впечатление, что они живут и работают в мире, где пространство отсутствует. Есть и такие, кто, будучи наделен поразительным географическим воображением, или пространственным сознанием, не могут признать, что моделирование пространства может оказать огромное влияние на социальные процессы, — в результате мы видим многочисленные примеры создания прекрасных, но совершенно непригодных для жизни интерьеров жилых пространств.

В эту зону, образованную пересечением социологического и географического подходов, пробралось некоторое количество народа — поодиночке и группами, а то и целыми дисциплинами. Многие, одаренные социологическим воображением, начали осознавать важность пространственного измерения социальных процессов. Халлоуэл (Hallowell, 1955) и Холл (Hall, 1966) — в антропологии (Холл потом предложил основать новую науку — проксемику), Тинберген (Tinbergen, 1953) и Лоренц (Lorenz, 1966) — в этологии, исследования Соммера (Sommer, 1969) о влиянии личного «психологического» пространства на восприятие человеком дизайна окружающей среды, исследования Пиаже и Инхельдер (Piaget, Inhelder, 1956) развития пространственного сознания у детей, философские работы Кассирера (Cassirer, 1944, 1955) и Лангер (Langer, 1953), демонстрирующие влияние пространственного сознания на формирование взаимоотношений человека с внешним миром, — это только единичные примеры. Здесь же мы можем обнаружить экономистов и других ученых, занимающихся проблемами отдельных регионов. Кое-кто подобрался к этой зоне пересечения интересов с другой стороны. Специалисты, воспитанные в традиции пространственного восприятия, постепенно осознали, как моделирование пространственных форм может влиять на социальные процессы: архитекторы Линч (Lynch, 1960) и Доксиадис (Doxiadis, 1968) (с его новой наукой экистикой ^[2]), городские планировщики Говард (Howard) и Аберкромби (Abercrombie). Приглядевшись к этой приграничной территории, мы также обнаружим географа-регионалиста, который, несмотря на напичканную табу методологию и слабые аналитические инструменты, иногда все же нет-нет да и выдаст глубокую мысль относительно связи регионального сознания, региональной идентичности, естественной и рукотворной среды, которые в течение веков так переплелись, что создали определенную пространственную структуру социальной организации. Последние годы социальные географы проявляют все больше активности в исследовании взаимоотношений между социальными процессами и пространственной формой (Harvey, 1969; Buttimer, 1969).

Литература, релевантная для описания этой зоны переплетения интересов, обширна, но чрезвычайно распылена тематически, так что обобщить ее и вычленить основную мысль трудно. Возможно, одной из первых задач при попытках нащупать новую концептуальную рамку нашего понимания города будет обзор и синтез этих весьма далеко находящихся друг от друга работ. Такой синтез, вероятно, продемонстрирует нам, как сложно работать в этой области без базовых концептуальных допущений. Интересно поразмышлять, например, как много времени понадобится городскому планировщику и регионоведу, чтобы прийти к общему знаменателю в понимании городских процессов. Запутанность пространственных проблем, кажется, не волновала первых регионоведов. Пространство либо формировало структуру региона (эта мысль была результатом скорее предположения, чем понимания), по отношению к которой затем могли применяться количественные методы анализа, разработанные на уровне страны (в результате мы получали региональную статистику и картину взаимодействия регионов по схеме «ввоз-вывоз»), либо пространство рассматривалось исключительно как фактор, формирующий транспортные расходы, которые могли быть компенсированы за счет других статей расходов на производство определенной продукции (результатом чего во многом стали теория размещения и модели межрегионального баланса).

Пространство было лишь одной переменной в концептуальной рамке, разработанной в первую очередь для лишенного ощущения пространства экономического анализа. Регионоведы и специалисты по экономике регионов все еще демонстрируют склонность заниматься экономикой, не вдаваясь в понимание пространства. Однако городское планирование, в котором традиционно первичное внимание уделялось разработке чертежей и процессу проектирования по карте (пресловутый способ самообмана, если вообще кто-то когда-то заблуждался на этот счет), было полностью погружено в детали пространственной организации жизни — в функциональное зонирование территории. Принимая решение об использовании определенного участка земли, городской планировщик мало использовал или не использовал вообще слабо обоснованные обобщения регионоведа, экономиста или социолога. Он закрашивал участок на своей планировочной карте красным или зеленым, руководствуясь своей интуитивной оценкой дизайна пространственных форм и огрубленной оценкой экономических и социальных факторов, как он их понимал (при условии, конечно, что его решение не определялось исключительно политической конъюнктурой). Уэббер, который был одним из главных защитников пространственного дизайна и призывал планировщиков проявлять большее внимание к социальным процессам, полагал, что для планировщика особенно важно освободиться от «глубоко укорененной доктрины, предполагающей, что порядок заключается в простых картографических схемах, тогда как в действительности он спрятан в чрезвычайно сложной социальной организации» (Webber, 1963, 54).