План Б. Как пережить несчастье, собраться с силами и снова ощутить радость жизни - Адам Грант Страница 4

Девушка обратилась в больницу на освидетельствование, а потом заявила в полицию. Теперь моя подруга хотела помочь ей и, поскольку я была знакома с этой девушкой, спросила, могу ли я поговорить с ней и как-то ее поддержать. Набирая ее номер, я переживала, не зная, смогу ли найти правильные слова для человека, попавшего в такую ситуацию. Но, слушая ее, поняла, что кое-что из того, что я уже узнала о переживании горя, может оказаться полезным и для нее.

Осмысляя негативный опыт, мы сеем семена стойкости. Психолог Мартин Селигман несколько десятилетий изучал, как люди справляются с трудностями, и установил, что больше всего восстановлению после травматических событий мешают так называемые три «П»: 1) персонализация — убежденность в том, что виноваты мы сами; 2) повсеместность — убежденность в том, что событие будет влиять на все области нашей жизни, и 3) постоянство — убежденность в том, что последствия события будут ощущаться всегда. Три «П» — это что-то вроде популярной песенки наоборот: вместо «Все прекрасно» — «Все ужасно». Словно закольцованная запись, в вашей голове звучит: «Это я виноват, что все так ужасно. Вся моя жизнь ужасна. И она всегда будет такой».

Сотни исследований демонстрируют, что как дети, так и взрослые восстанавливаются быстрее, если понимают, что в произошедшем нет их вины, что оно не может повлиять на все аспекты их жизни и не будет преследовать их везде и всегда. Осознание этого снижает вероятность возникновения депрессии и помогает пережить трудности. Больше того: эксперименты показали, что учителя городских и сельских школ, которым рассказали о ловушке трех «П», избегая ее, смогли более эффективно работать в классе, а их ученики стали добиваться лучших результатов. Полезно это оказалось и для спортсменов, которые проигрывали, к примеру, в заплывах: когда они научились иначе относиться к прошлым неудачам, ритм сердечных сокращений стал возрастать у них не так резко, и со временем они улучшили свои показатели. То же верно и для страховых агентов: те из них, кто умеет не принимать отказы слишком близко к сердцу и всегда помнит о том, что завтра будут новые клиенты, продают вдвое больше контрактов и удерживаются на работе вдвое дольше своих коллег с иным отношением.

Разговаривая с пострадавшей молодой женщиной, я вначале просто слушала ее слова о том, как она чувствует себя использованной, преданной, злой и напуганной. Но потом она начала обвинять себя, говорить, что это она сама виновата в том, что согласилась подвезти коллегу. Я посоветовала ей перестать персонализировать нападение. Жертва никогда не виновата в изнасиловании, и предложение подвезти коллегу — вполне разумный и логичный поступок. Я подчеркнула, что не все, что случается с нами, происходит из-за нас. Потом я рассказала ей о двух других «П»: повсеместности и постоянстве. Мы поговорили обо всем хорошем, что есть в других сферах ее жизни, и я посоветовала ей помнить о том, что со временем отчаяние перестанет быть таким острым.

Возвращение к нормальной жизни после изнасилования — очень сложный и трудный процесс, происходящий у всех по-разному. Судя по имеющимся данным, большинство жертв винит себя и теряет надежду на лучшее будущее. Но для тех, кому удается вырваться из этого круга, риск депрессии и посттравматического стресса снижается. Спустя несколько недель девушка позвонила мне и рассказала, что дело по обвинению насильника движется вперед при ее содействии. И еще она сказала, что каждый день думает о трех «П» и благодаря моим советам чувствует себя лучше. Эти же советы помогли и мне.

Я сама попалась в эти три ловушки, начиная с персонализации. В смерти Дэйва я сразу же начала обвинять себя. В первом медицинском отчете было сказано, что он погиб в результате травмы головы, полученной от падения с тренажера, поэтому я постоянно думала о том, что могла бы спасти его, если бы нашла раньше. Мой брат Дэвид, нейрохирург, пытался убедить меня, что это не так: при падении с высоты тренажера Дэйв мог бы сломать руку, но не убиться насмерть. Случилось что-то, из-за чего он упал. Вскрытие показало, что мой брат был прав: Дэйв умер буквально в считаные секунды из-за сердечной аритмии, вызванной коронарной болезнью сердца.

Но даже после того, как я узнала, что Дэйв умер не потому, что его оставили на полу в спортзале, я все равно находила поводы обвинять себя. Никто не знал, что у Дэйва коронарная болезнь. Я провела не одну неделю, обсуждая с семейными врачами данные его вскрытия и записи в медицинской карте. Меня мучила мысль, что он мог жаловаться на боли в груди, но никто не обратил на это внимания. Я вспоминала, что он ел, и думала о том, что, наверное, могла бы позаботиться, чтобы его питание было более здоровым. Но его врачи сказали мне: никакая перемена в образе жизни не могла бы гарантировать, что он останется жив. И мне очень помогло, когда родные Дэйва напомнили мне о том, что его предпочтения в еде стали гораздо более здоровыми с тех пор, как мы стали жить вместе.

Я также винила себя в том, что с его смертью нарушился привычный для окружающих меня людей порядок вещей. До этой трагедии я была старшей сестрой, той, кто все делает, за все отвечает, кто всегда в центре событий. Но когда умер Дэйв, я оказалась не в состоянии что-либо делать. Все тут же бросились мне на помощь. Мой босс Марк Цукерберг, зять Марк и Марне спланировали похороны. Мой отец и невестка Эми все организовали. Когда люди приходили к нам домой, чтобы выразить соболезнования, Эми заставляла меня выходить к ним и благодарить за то, что пришли. Отец напоминал мне, чтобы я поела, и сидел рядом, чтобы убедиться, что я это сделала.

В следующие несколько месяцев я ловила себя на том, что постоянно перед кем-то извиняюсь. Слово «простите», казалось, не сходило у меня с языка. Я извинялась перед мамой, которая просидела со мной весь первый месяц. Перед друзьями, которые бросили все, чтобы прибыть на похороны. Перед клиентами за пропущенные встречи. Перед коллегами за то, что я не способна ни о чем думать, когда меня захлестывают эмоции. Я начинала совещание, думая: «Я смогу это сделать», — но потом подступали слезы, и я вынуждена была бежать, бормоча на ходу «Прошу прощения!». А ведь такие «сбои системы» — вовсе не то, на что рассчитывают в Кремниевой долине.

В конце концов Адам убедил меня, что я должна запретить себе произносить слово «простите». Он также наложил вето на «извини», «мне так жаль» и прочие попытки обойти запрет. Он объяснил, что, обвиняя себя, я оттягиваю возвращение к жизни и мешаю вернуться к ней своим детям. И тут до меня наконец дошло. Я поняла, что если врачи Дэйва не смогли предотвратить его смерть, то считать, что ее могла предотвратить я, совершенно неразумно. Я не обрывала ничью жизнь; она просто трагически оборвалась. К тому же никто не считал, что я должна извиняться за свои слезы. Когда я только перестала говорить «простите», мне то и дело приходилось прикусывать язык, но постепенно я начала избавляться от персонализации.

Прекратив винить себя, я стала замечать, что не все так ужасно. Мои сын и дочь начали хорошо спать по ночам, уже не так много плакали и больше играли. У нас была возможность посещать консультантов и психотерапевтов. Я могла позволить себе нанять няню и помощницу по дому. У меня была любящая семья, друзья и коллеги; меня просто поражало, как они поддерживают меня и моих детей — временами в прямом смысле слова. Я стала чувствовать себя ближе к ним, чем когда бы то ни было.