Убийство как одно из изящных искусств - Томас Де Квинси Страница 4

Его ж лицо, смотри, черно от крови,Глаза раскрыты шире, чем при жизни,Как у задушенного, смотрят жутко.Раздуты ноздри, дыбом волоса,А руки врозь раскинуты, как будтоЗа жизнь боролся он и сломлен был.Смотри: пристали волосы к подушке,Окладистая борода измята,Как рожь, прибитая жестокой бурей.Что он убит – не может быть сомненья:Здесь каждый признак – тяжкая улика.

Логика данной ситуации не позволяет ни на минуту забывать, что все перечисляемые симптомы могут быть убедительными, только если являются строго диагностическими. Искомое разграничение проводится между смертью от естественных причин и смертью насильственной. Все указания сомнительного и двойственного характера будут, следственно, чуждыми и бесполезными для целей, преследуемых шекспировским описанием. (Примеч. автора.)]

После того как однажды были заложены основы искусства, тем более прискорбно наблюдать, как оно веками дремало, не подвергаясь дальнейшему совершенствованию. В сущности говоря, я просто-напросто вынужден буду сбросить со счетов все убийства (сакральные и профанные), совершенные до и немалое время после наступления христианской эры, ибо они решительно не стоят ни малейшего внимания. В Греции, даже в век Перикла ^[26], не произошло ни одного сколько-нибудь примечательного убийства – во всяком случае, история об этом умалчивает, а Рим ни в одной области искусства не обладал той оригинальностью, которая позволила бы ему преуспеть там, где потерпел поражение его образец.

[В пору написания этих строк я придерживался на сей счет общепринятого взгляда. Первопричина моего заблуждения – необдуманность. Вникнув в дело глубже, я нашел серьезные основания для пересмотра прежнего мнения: ныне я убежден, что римляне, имевшие возможность состязаться в том или ином виде искусства с соперником, вправе хвалиться достижениями, не уступающими по силе, свежести и самобытности лучшему из наследия Эллады. Как-нибудь я попытаюсь изложить эту точку зрения более развернуто – в надежде обратить читателя в свою веру. А пока спешу решительно опровергнуть вековое ослепление, начало которому было положено льстивым угодничеством придворного поэта Вергилия ^[27]. С низменным желанием потворствовать Августу ^[28] в его мстительной ненависти к Цицерону ^[29] и в словах «ornabunt Caucas melius» [ «они будут лучше украшать Кавказ» (лат.)] противопоставляя всех афинских ораторов всем римским, Вергилий не погнушался огульно поступиться справедливыми притязаниями своих соотечественников вкупе. (Примеч. автора.)].

Латинский язык не выдерживает самой идеи убийства. «Он умерщвлен» – как это звучит по-латыни? Interfectus est, interemptus est – тут подразумевается простое лишение жизни; отсюда в средневековой христианской латыни возникла необходимость изобрести новое слово, возвыситься до которого вялость классических представлений была не в состоянии.

Murdratus est – возглашает более возвышенный язык – готических веков. Между тем иудейская школа убийства сохраняла в действии секреты мастерства, постепенно передавая их в ведение западного мира. Иудейская школа оставалась поистине на высоте призвания – даже в эпоху средневековья, что доказывается делом Хью из Линкольна, заслужившим одобрение со стороны самого Чосера в связи с другим выступлением той же школы, который в своих «Кентерберийских рассказах» вкладывает историю об этом в уста госпожи настоятельницы.

Вновь ненадолго обращаясь к классической античности, должен признать, что Каталина ^[30], Клавдий ^[31] и еще кое-кто из этой компании могли бы стать первоклассными виртуозами; достойно также всяческого сожаления, что из-за педантства Цицерона Рим лишился единственного шанса снискать заслуги в данной области. Более подходящего объекта для убийства, чем он сам, на свете просто не отыскать. О Близнецы! Какой вопль испустил бы он с перепугу, обнаружив Цетега у себя под кроватью. Послушать его было бы истинным развлечением – и я, джентльмены, ничуть не сомневаюсь, что он предпочел бы utile (полезность) сокрытия в клозете (или даже в клоаке) honestum (добродетели) непосредственного столкновения с бестрепетным художником.

Обратимся теперь к сумрачным временам средневековья (блюдя точность, мы разумеем здесь par excellence [по преимуществу (фр.)] десятый век как наиболее темный – и два примыкающих к нему столетия до и после; следственно, самая глухая полночь длилась с 888 года по 1111-й): данная эпоха естественным образом должна была благоприятствовать искусству убивать столь же, сколь она благоприятствовала церковной архитектуре, витражному мастерству и так далее; соответственно, к концу данного периода явился великий представитель нашего искусства (я имею в виду Человека с Горы). Он был подлинным светочем – и мне нет нужды напоминать, что сам термин «ассасины» ^[32] восходит к нему. Он был столь страстным любителем, что однажды, когда на его собственную жизнь покусился приближенный, выказанный последним талант привел его в полный восторг и, даже несмотря на провал художника-исполнителя, он на месте был произведен в герцоги, с дарованием последующего имущественного права по женской линии и назначением пенсии на три пожизненных срока. Убийства по политическим мотивам – область нашего искусства, требующая особого внимания; не исключено, что я посвящу ей отдельную лекцию. Замечу в скобках об одной странности: данная разновидность процветает спорадически, бурными вспышками. Стоит заронить искру – вспыхивает пожар. Наша эпоха также дала превосходные примеры: возьмем хотя бы выпад Беллингема ^[33] против премьер-министра Персиваля, случай с герцогом Беррийским ^[34] в парижской Опере, происшествие с маршалом Бессьером в Авиньоне ^[35]; а приблизительно два с половиной столетия тому назад заблистало воистину великолепное созвездие убийств названного разряда.