Думай, как Эйнштейн - Дэниел Смит Страница 4

Альберт Эйнштейн, 1952

Сколько б мы ни гадали, какие же мыслительные процессы вознесли Эйнштейна на вершину Олимпа, – сам он, похоже, верил, что важнейшую роль здесь сыграло его беспрестанное желание находить ответы на по-настоящему большие вопросы. Как он признавался в письмах на склоне лет, «моя научная деятельность мотивирована одним лишь неудержимым стремлением к раскрытию секретов Природы, и больше ничем иным». В письме к своему другу Александру Мошковскому, опубликовавшем в 1920 году биографию ранних лет Эйнштейна, ученый излагал писателю свое внутренне убеждение в том, что развитие науки в общем и целом происходит из необходимости человека удовлетворять свою страсть к чистому Знанию.

Более того, точно так же он был убежден и в том, что ответы на любые вопросы не просто существуют, но просто так и ждут, чтобы их нашли. В 1938 году Эйнштейн выступает одним из авторов [3]в написании работы «Эволюция физики. Развитие идей от первоначальных понятий до теории относительности и квантов». Где, в частности, замечает, что «без веры во внутреннюю гармонию мира никакой науки бы не было». Его уверенность в том, что величайшие тайны нашего мира и космоса имеют рациональные объяснения, пришла к нему еще в относительно юные годы. Лет в 12 он уверовал, что Природа может быть объяснена посредством моделирования математических конструктов, большинство из которых он считал «относительно простыми» (пусть даже те из нас, кто не обладает его прирожденной хваткой в математике и физике, и стали бы это оспаривать). Ту же мысль он развернул и в своей лекции в честь философа Герберта Спенсера Гассера (1933):

Опыт, приобретенный нами до сих пор, оправдывает нашу веру в то, что Природа суть реализация простейших возможных математических идей. Я убежден: мы способны при помощи чисто математических конструктов открывать концепции и законы, связывающие их друг с другом, что дает нам ключ к пониманию природных феноменов.

Таким образом, Эйнштейну удавалось сочетать удивление от чудес окружающего мира с верой в то, что он может добраться до понимания природы этих чудес. Заболевший ребенок, который поражался якобы мистической силе компаса, довольно скоро распространил свой интерес на тайны тепла и электричества (что неудивительно, если учесть, что бизнес его семьи был посвящен электроприборам). Кроме того, он вырос в период, когда наука еще только начинала разрабатывать термины для физической реальности атомов и молекул (по сути, невидимых кирпичиков Вселенной), и основные вопросы зарождающейся кинетической теории (о движении частиц внутри материи) также занимали его с ранних лет жизни.

У него были свои герои – Галилей и Ньютон, которых он цитировал в письмах Мошковскому как двух величайших гениев-созидателей в истории мировой науки. Из этих двоих большую часть его внимания приковывал именно Ньютон – как ни иронично это звучит, если учитывать, что именно ньютоновские «реальности», две сотни лет принимавшиеся миром как откровения, были низвергнуты Эйнштейном в полный хаос. В 1931 году, составляя предисловие к работе Ньютона «Оптика» (1704), Эйнштейн заметил: «Он умудрялся объединить в одной личности экспериментатора, теоретика, механика – и, что немаловажно, художника экспозиции». Возможно, он описывал здесь и самого себя, хотя некоторые и предположили бы, что навыки Эйнштейна как экспериментатора в некоторой степени отставали от уровня его именитого предшественника.

Но именно теоретиком Эйштейн был все-таки первоклассным – в частности, благодаря своей убежденности в том, что теория должна быть «выпарена» до ее наипростейшего состояния. Как он замечал в 1940-х, любая теория впечатляет тем сильней, чем проще ее изначальные установки – и чем разнообразней вопросы, которые она охватывает. Он свято верил, что хорошая теория должна быть очищена от сложных математических формул, а суть ее – выражена так, чтобы понял даже ребенок. Разглядывание фундаментальных истин через призму простоты чрезвычайно высоко ценилось в эпоху модернизма. Вдумаемся хотя бы в слова величайшего художника своей эпохи Пабло Пикассо, который заявлял, что потратил четыре года, чтобы научиться писать, как Рафаэль, но целую жизнь на то, чтобы рисовать, как дитя.

Разумеется, прогрессивности Эйнштейна помогало еще и то, что по натуре это был человек, независимый духом, не боявшийся идти по жизни в одиночку. Уже к пятнадцати годам он стал достаточно самостоятелен, чтобы проститься с родительским очагом, когда его семья переехала в Павию, на север Италии, куда его отца позвали интересы нового бизнеса после того, как его электромагазин разорился. Тогда у сына хватило сообразительности, чтобы вовремя «смотать удочки» и научиться обеспечивать себя самому. Он поклялся, что никогда не вернется в Германию, и даже собирался отказаться от немецкого гражданства. Уровень знаний позволил ему поступить в Политехникум двумя годами раньше, чем тогда было принято. Всегда в каком-то смысле аутсайдер, он испытывал крайне мало нужды подчиняться каким-либо правилам – свойство, которое сослужило его дальнейшей карьере неоценимую службу.

Более того – огромный заряд для своих идей он получил благодаря тому, что вырос в семье электрика: все детство Альберт то и дело помогал отцу в работе, получая постоянный доступ к оборудованию, на котором и ставил практические опыты для проверки своих ранних «фантазий на тему физики». Тогда-то и зародилась в нем ярко выраженная самоуверенность, толкавшая его вперед по нехоженым тропам, на которые его сверстники даже шагу боялись ступить. Вспомним, к примеру, его первый научный труд, написанный в 1901-м. Пусть даже по-юношески запальчиво и не совсем аккуратно, он все же осмеливался критиковать работы двух величайших физиков своего времени – Людвига Больцмана и Пауля Друде.

Возможно, впрочем, сам термин «самоуверенность» не вполне применим к Эйнштейну, для которого личность человека измерялась его мыслями и идеями. «Важнейшая особенность человека моего склада, – писал он в 1946 году, – заключается в том, что и как он думает, а не в том, что делает или переживает». При этом Эйнштейн вовсе не стремился критиковать «старших по рангу» ради критики как таковой; просто без этого ему бы не удалось вычленить ошибки, которые, как он чувствовал, тормозили дальнейший прогресс.

И точно так же, как путешествие лучше прибытия, для Эйнштейна, вероятно, было куда радостнее просто следовать за своим любопытством, нежели находить ответы на вопросы. Как признался он своему другу Генри Зангеру в 1918 году: «Главный стимул для научной мысли – не внешняя цель, к которой мыслящий обязан стремиться, но удовольствие от мыследеятельности как таковой».