Психология масс - Гюстав Лебон Страница 28

2. Непостоянные мнения толпы

Над прочно установившимися верованиями, о которых только что шла речь, лежит поверхностный слой мнений, идей и мыслей, постоянно нарождающихся и исчезающих. Некоторые из них держатся всего лишь один день, но даже более или менее важные из них не продолжаются дольше жизни одного поколения. Мы говорили уже, что изменения, которым подвергаются мнения, иногда имеют более поверхностный, нежели существенный характер, и всегда носят на себе отпечаток характера расы. Рассматривая, например, политические учреждения страны, в которой мы живем, мы указывали, что самые противоположные с виду партии: монархисты, радикалы, империалисты, социалисты и т. п. в сущности имеют совершенно одинаковый идеал, что зависит исключительно от умственного строения нашей расы, так как в другой расе под этим же названием подразумевается совершенно противоположный идеал. Никакие названия, присваиваемые мнениям, ни ложное применение их в жизни не могут изменить сущности вещей. Буржуа революции, пропитанные латинской литературой и вперившие свои взоры в римскую республику, заимствовали у нее ее законы, ее пуки прутьев, скрывавшие секиры, и тоги, стараясь перенять ее учреждения и следуя во всем ее примеру. Но они не сделались римлянами от этого, хотя и находились под влиянием могущественного исторического внушения. Роль философа, следовательно, заключается в том, чтобы разыскать то, что уцелело от старых верований под изменившейся внешностью, и различить, что в этом движущемся потоке мнений надо отнести на счет общих верований и души расы.

Не обладая таким философским критерием, можно было бы думать, что толпа меняет свои религиозные и политические убеждения очень часто и когда ей вздумается. В самом деле, вся история, политическая, религиозная, художественная и литературная указывает на это. Возьмем, например, очень краткий период нашей истории, от 1790 до 1820 года — тридцатилетний промежуток времени, захватывающий лишь одно поколение. Мы видим, что толпа сначала была монархической, затем чрезвычайно революционной, потом она стала империалистской и, наконец, опять вернулась к монархизму. В религии в это же время толпа переходит от католицизма к атеизму, затем к деизму, и, наконец, возвращается к самым преувеличенным формам католицизма. Но так поступает не одна только толпа, а и те, кто руководит ею; мы с удивлением видим, как эти же самые члены Конвента, заклятые враги королей, не признающие ни богов, ни монархов, становятся самыми смиренными слугами Наполеона и с благочестием несут восковые свечи в процессиях при Людовике XVIII.

А в последующие семьдесят лет сколько перемен произошло в мнениях толпы! «Коварный Альбион» становится в начале этого века союзником Франции при наследнике Наполеона, и Россия, подвергавшаяся дважды нашему нашествию и так радовавшаяся нашей последней неудаче, внезапно стала признаваться нами лучшим нашим другом.

В литературе, искусствах и философии такие перемены совершаются еще быстрее. Романтизм, натурализм, мистицизм и т. п. нарождаются и погибают один за другим, и артист и писатель, которые вчера еще превозносились нами, сегодня уже возбуждают только одно глубокое презрение.

Если мы будем анализировать все эти перемены, кажущиеся нам столь глубокими, то увидим, что все, что противоречит общим верованиям и чувствам расы, имеет лишь эфемерное существование, и на время уклонившееся течение реки возвращается всегда снова к своему прежнему направлению. Мнения, не связанные ни с каким общим верованием или чувством расы и, следовательно, не имеющие прочности, находятся во власти всяких случайностей, другими словами, зависят от малейших изменений среды. Возникнув под влиянием внушения и заразы, мнения эти всегда имеют временный характер: они нарождаются и исчезают, иногда с такой же быстротой, как песчаные дюны, наносимые ветром на берегу моря.

В наши дни количество подвижных мнений толпы стало больше, нежели когда-либо, и это обусловливается следующими тремя причинами.

Первая причина — это постепенное ослабление прежних верований, которые все более и более теряют свою власть и не могут уже действовать на преходящие мнения толпы, давая им известное направление. Исчезновение общих верований предоставляет место массе частных мнений, не имеющих ни прошлого, ни будущего.

Вторая — это все возрастающее могущество толпы, которая встречает все менее и менее противовеса, и вследствие этого необыкновенная подвижность идей, наблюдающаяся в толпе, может проявляться совершенно свободно, не встречая нигде помехи.

Третья — печать, распространяющая самые противоречивые мнения и внушениями одного рода быстро сменяющая внушения другого рода. Таким образом, ни одно мнение не может утвердиться и осуждается на гибель прежде, чем оно успеет распространиться настолько, чтобы сделаться общим.

Все эти причины вызвали совершенно новое явление в истории мира и притом в высшей степени характерное для современной эпохи — это бессилие правительств руководить мнением толпы.

Некогда, еще не так давно, действие правительств, влияние нескольких писателей и весьма небольшого количества органов печати были истинными регуляторами мнений толпы. В настоящее время писатели потеряли всякое влияние, журналы же служат лишь отражением мнений толпы. Что касается государственных людей, то вместо того чтобы направлять мнение толпы, они стараются за ним следовать. Они боятся этого мнения, и эта боязнь, иногда доходящая даже до степени ужаса, лишает их устойчивости в поступках.

Таким образом, мнение толпы стремится все более и более к тому, чтобы сделаться высшим регулятором политики. В настоящее время оно уже настолько пользуется властью, что может навязывать государству известные союзы, как это можно было наблюдать недавно в деле союза с Россией, вызванного исключительно народным движением. Характерным симптомом для наших дней является также согласие пап, королей и императоров давать интервью и излагая свои мысли относительно данного предмета, отдавать их на суд толпы. Некогда говорили, что политика не должна быть делом чувства, но можно ли это сказать теперь, когда политика все более и более руководствуется импульсами непостоянной толпы, не признающей разума и подчиняющейся только чувству?

Что же касается печати, некогда руководившей мнениями толпы, то и она, подобно правительствам, должна была стушеваться перед могуществом толпы. Конечно, печать и теперь еще представляет значительную силу, но только потому, что она служит отражением мнений толпы и их беспрестанных изменений. Сделавшись простым справочным агентством, печать отказалась от проведения в толпу каких бы то ни было идей или доктрин. Она следит за всеми изменениями общественного мнения, причем условия конкуренции заставляют ее следить за этим очень тщательно из опасения лишиться своих читателей. Старые органы печати, серьезные и влиятельные, например «Constitutionnel», «Débats», «Siècle», к которым предшествующее поколение прислушивалось с таким же благоговением, как к ораторам, исчезли или превратились в справочные листки, помещающие смехотворную летопись, светские сплетни и финансовые рекламы. Где же можно найти у нас теперь настолько богатую газету, чтобы редакторы ее могли позволить себе высказывать свои личные мнения? Да и какой вес могут иметь эти мнения в глазах читателей, желающих только, чтобы им доставляли сведения и забавляли их, и постоянно опасающихся, что за всякой рекомендацией газеты скрывается спекуляция? Критика не решается даже рекомендовать какую-нибудь книгу или театральную пьесу, потому что этим она может только повредить им, а никак не помочь. Журналы до такой степени сознают бесполезность критики или какого-нибудь личного мнения, что они мало-помалу уничтожили все отделы литературной критики и ограничиваются лишь тем, что печатают только одно название книги, прибавляя две-три строчки рекламы и более ничего. Через двадцать лет, вероятно, такая же участь постигнет и театральную критику.