Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья! - Дэн Хэррис Страница 27

Вскоре после новости о Гибсоне и Сойер ситуация накалилась еще больше. Мы узнали о еще двух людях, перемещавшихся по структруре новостей. Это были Джон Стоссел, соведущий программы «20/20» и Мартин Бэшер, один из трех ведущих Ночного контура. Последнее меня особенно заинтересовало. Уже несколько лет я откровенно метил на позицию ведущего «Ночного контура». Эта должность казалась мне идеальной, я мог бы заниматься этим до самой пенсии. Мне, конечно, нравилось читать короткие отрывки для «Мировых новостей» и «Доброе утро, Америка» – особенно когда новости были горячими – но это было похоже на японские хокку: от 90 до 120 секунд на повтор всех событий дня. В «Ночном контуре» сюжеты занимали от 4 до 8 минут, а на хороший репортаж могли дать все полчаса.

Но мне нравилась даже не длина сюжетов, а их разнообразие. Эта передача соответствовала моим интересам. С равной долей вероятности выпуск мог быть посвящен скандальному расследованию, интервью со знаменитостью или программе похудения для собак. Продюсеры передачи позволяли все, начиная от рассказов о том, как легко купить ребенка-раба на Гаити, заканчивая поисками древесных кенгуру в Папуа Новой Гвинее. Ночной контур позволял мне увидеть мир, спорить с экзорцистами в Конго, охотиться на секс-туристов в Камбодже, плавать с акулами в Австралии. После всех этих репортажей я думал, что завоевал место в этой передаче.

Но проблема заключалась в том, что был и другой солидный кандидат. Билл Вейр, ведущий «Доброе утро, Америка» по выходным. Билл пришел на АВС в 2004 году из местного отделения в Лос-Анжелесе, где он вел спортивные новости. Он вышел из старой школы и иногда был очень хорош. Несмотря на отсутствие репутации, Билл очень быстро приобрел славу хорошего журналиста, и ему доверяли рассказывать горячие новости не реже, чем увлекательные истории.

Моим любимым примером такой увлекательной истории было интервью, которое Билл брал у Дона Лафонтейна, человека, который озвучивал все трейлеры к фильмам. У Лафонтейна был очень густой голос, и когда он произносил свои коронные фразы («В другом мире…»), казалось, что у него есть третье яичко. Вместо обычного интервью в студии они пошли на прогулку по Лос-Анжелесу, и Лафонтейн рассказывал истории своей жизни через беспроводной микрофон. Лучшую сцену этого интервью сняли на открытой террасе какого-то кафе, пока Билл беззаботно разглядывал меню.

Лафонтейн: «Самый опасный убийца в мире. Его имени не знает никто, даже он сам. Этим летом любовь… станет смертью».

Вейр: «Я думаю заказать омлет».

Лафонтейн: «Я думаю заказать салат».

Вейр: «А не рано есть салат?»

Лафонтейн (крупным планом перед сменой кадра): «Никогда не рано… есть салат».

Начальство осторожно предложило мне подумать о том, чтобы занять место Билла в «Доброе утро, Америка» по выходным, если он перейдет в «Ночной контур». Сначала я отмел этот вариант, потому что это горизонтальное перемещение. Потом же согласился, что это даст мне в 4 раза больше эфирного времени: два часа по выходным вместо получаса в субботу. Кроме того, это дало бы мне шанс лучше показать свои возможности. Плюс ко всему, утром было самое важное время для новостей. К тому же аудитория «Доброе утро, Америка» была более молодой, это нужно было рекламодателям, поэтому передача приносила доход на всю службу новостей.

Я сказал, что согласен на этот вариант, но предпочел бы «Ночной контур». Я поставил себя в шаткое положение претендента сразу на две позиции, ни одна из которых не была гарантирована. Я продолжал рисовать худшие картины. Умственный империализм:

Никакого повышения → облысение → потеря любых карьерных перспектив → трущобы в Миннесоте.

Дэвид Уэстин любезно согласился принять меня, чтобы я рассказал, почему меня стоит повысить. В назначенное время я поднялся на Пятый этаж. После символического ожидания на диване за дверью кабинета, я был приглашен внутрь. Дэвид встретил меня широкой улыбкой и крепким рукопожатием.

Он внимательно выслушал мою речь, сперва о «Ночном контуре», потом о «Доброе утро, Америка». Мне показалось, что я хорошо звучал, но трудно было оценить самого себя. Как и все опытные руководители, Дэвид был мастером говорить много слов, не обозначая своего мнения. Я понимал, что не нужно слишком сильно наседать и лучше не распушать перья слишком откровенно. Кто угодно перестанет быть любезным под слишком сильным давлением.

Дело было сделано, остальное время мы разговаривали не о работе. Я расслабился. Мы немного подшучивали друг над другом, было приятно, и я ушел довольным. Это ощущение было со мной примерно 90 секунд. К своему кабинету я пришел совсем опечаленным. Вспомнив разговор, я понял, что Дэвид не сказал ничего конкретного и обнадеживающего. На самом деле, я ушел с легким ощущением, что он меня проигнорирует. Что еще хуже, я допускал, что Дэвид будет очень долго принимать решение.

Темнота сгущалась. Если я и в самом деле должен был прийти к осознанности, то это был самый подходящий момент. Я пытался медитировать на диване в своем кабинете, но это не помогало. Каждый раз, когда я пытался увидеть свои мысли, свой гнев, страх или что-то еще, все рассыпалось. Я не мог карабкаться вверх на чертов водопад. Разве «отмечать» – не то же самое, что думать? Что бы я ни пытался разглядеть, оно оставалось закрыто только мыслями о разглядывании. Что я вообще должен увидеть перед собой? А потом я перестал «медитировать», и злость тут же вернулась.

Я знал, что злюсь, но не знал, что с этим делать. Более того, разве у меня не было права чувствовать злость? В своем представлении я заслуживал повышения, но наиболее вероятно мог остаться ни с чем. Если бы я пережил этот момент, как бы это изменило мое будущее? Мои мысли не заключают в себе реальность, но это не значит, что они не связаны с реально существующими проблемами, которые надо решать.

Итак, я снова был на старте, задавал те же вопросы, что и при первом чтении Экхарта Толле. Я был полностью уверен, что моя постоянная обеспокоенность, привычка рассматривать проблему со всех сторон и искать правильный выход, давала мне преимущество. И в то же время я знал, что излишняя тревога сводит меня с ума, превращает в домашнего тирана и в каком-то смысле лишает возможности успешно развиваться в сложных рабочих условиях. Я устал от того, что мое счастье постоянно поглощают какие-то внешние факторы вроде шахматных перестановок ведущих Уэстина. И я не понимал, как мне может помочь медитация и может ли помочь в принципе.

Следующие несколько недель я был в панике. Я старался «отмечать» свои чувства, но не знал, насколько осознанно у меня это получаслоь. Более того, я чувствовал себя виноватым за свое плохое настроение. Я ведь теперь знаю, как с этим справляться, а результата все равно никакого нет. Я решил, что пора последовать совету моего нового друга Марка Эпштейна.

* * *

Это происходило в огромном зале в Шератон Тауэрс в центре Манхэттена, и я пожалел, что пришел, только перешагнув порог. Зал был полон пафоса и напоминал подпольное казино. Публика состояла в основном из женщин среднего возраста с висячими украшениями и хитроумно завязанными шарфами. Каждая из них могла оказаться преподавательницей йоги, которая в детстве заставила меня раздеться до трусов.