Метаморфозы родительской любви, или Как воспитывать, но не калечить - Ирина Млодик Страница 2

«Педагогика – одна из важнейших революционных и постреволюционных дисциплин. К советским людям власти относятся как строгие, но справедливые учителя к невоспитанным детям, которым они помогают избавиться от детского мистицизма, фантазирования, индивидуализма и хаоса» (цитата из статьи Арона Залкинда 1924 г. «Пионерское молодежное движение как форма культурной работы среди пролетариата»). Такая цитата – не только руководство к действию для педагогов, но и послание, впитавшееся, вросшее, ставшее основой для многих поколений родителей. И основная мысль в этом посыле проста и незатейлива: «Ребенок – это несовершенное и в целом неправильно устроенное существо, которому требуется постоянное и активное исправление». Впрочем, большевики не изобрели ничего нового в отношении к детям, они всего лишь основывались на идущих из средних веков посылках о порочности юного существа, порочности, от которой способна спасти только религия. Большевизм предложил новую религию, но предположение о несовершенстве природы ребенка осталось и укрепилось.

Грандиозная затея, без сомнения, удалась. И само отношение, сам механизм остался, хотя и претерпел некоторые изменения. Несколько поколений после революционных времен уже жили в новом строе, а необходимость исправлять, понукать и критиковать растущего ребенка оставалась и укреплялась. Более того, сама идея воспитания как будто бы все больше сводилась к некоторым простым родительским схемам: кормить, одевать и исправлять. Родительский долг считался выполненным, если одно из трех выполнялось, и уж тем более появлялось родительское удовлетворение, если выполнены все три.

Итак, одна из явных родительских тенденций – желание исправлять, продиктованное неистребимой верой в то, что детей нужно переделывать, ибо они недостаточно хороши, потому что природа задумала их «порочными». Вторая родительская тенденция – не смотреть, не видеть, не признавать собственных ошибок, недостатков и родительских «пороков». Истоки этого, возможно, в том числе в следующем.

Наше общество (уж не будем залезать в глубь веков) весь XX век во многом занималось тем, что прятало от самих себя свои проблемы. Революцию совершили крестьяне, рабочие и солдаты. Будучи всегда подчиненными, угнетенными, задавленными, они таили в глубине души максимально детскую, инфантильную, глубоко обиженную и незрелую психологическую природу. Многие из них в своем психологическом развитии не достигли даже подросткового возраста (за исключением разве что предводителей, подростковому самосознанию которых максимально соответствовала идея свержения и сноса «родительских» ценностей).

Убрав, свергнув, постепенно сместив всех тех, кто создавал и держал на себе прежнее общество, – значительно более «взрослую» часть русского населения – русское дворянство и интеллигенцию, застигнутых революцией на самом пике собственного кризиса, они отвергли все то, возможно, малое, на что можно было опереться, чтобы вершить безусловно назревшие в стране изменения.

В результате грандиозного переворота нашей страной стали править люди с детской, недозревшей психикой, а ей свойственны незрелые защиты, в частности отрицание. «Этого не было. Ничего такого не происходит. Нет необходимости вмешиваться и что-то менять. Все хорошо. Если кто-то что-то сделал плохое, то это не я. Это кто-то другой. Это не моя ответственность. Я ни при чем». Все, что нами не присваивается и не признается, имеет тенденцию уходить в Тень ^[1].

Итак, многие проблемы тогдашнего молодого общества начинают отрицаться. Детская психика совершенно не переносит противоречий. А они были налицо: хотели дать все и всем, а кругом были лишь тотальная бедность и лишения, хотели дать светлое будущее, а получали голод, гражданскую войну и яростное сопротивление старого режима. Хотели управления по справедливости, а получили власть чиновников от партии, в самом авангарде которой оказались далеко не самые психологически здоровые и достойные, морально чистые и высокодуховные люди. Детский способ борьбы с противоречиями – перестать их замечать, отрезав одну из противоречивых частей, сказав «этого просто нет». Невыносимо видеть и признавать собственную порочность, гораздо проще поместить ее во что-то, что не является мной, – например, в буржуазию и враждебное окружение и начать с ними бороться, или в ребенка и начать его исправлять. Потому что борьба и исправление дают ощущение собственного участия в изменениях. Я уже не пассивный страдалец – я меняю мир тем, что борюсь с «неправильным» и «враждебным». Не замечая собственных проблем и изъянов, я начинаю подозревать и искоренять их в собственных детях.

В моменты сомнений и колебаний общество значительно стабилизировалось и укреплялось на почве идеи борьбы с внутренним или внешним врагом. В моменты наших внутренних конфликтов и сомнений нам очень хочется активно перевоспитывать наших детей. Нам начинают бросаться в глаза их ошибки, нас вдруг серьезно начинает беспокоить их поведение, и мы из самых лучших родительских намерений принимаемся за воспитательную работу. Это кажется нам значительно более важным и воодушевляющим, чем разбираться с собственными проблемами и кризисами.

Итак, не разобравшись в себе, не поняв себя, часто даже не имея элементарных представлений о психологии, законах общения и ничего не зная о периодах, кризисах и феноменах детской психики, такой ретивый родитель берется воспитывать, формировать, исправлять все то, что уже мудро заложила в ребенке природа, и то, что, по сути, вовсе не нуждается в исправлении.

Не задаваясь вопросами, не мучаясь в поиске ответов, такой родитель вынужден либо взять за основу модель воспитания его самого собственными родителями, либо реагировать на ребенка реактивно, то есть, как говорят в народе, «как Бог на душу положит»: в соответствии с собственным настроением, ограничиваясь собственным пониманием, ориентируясь по большей части на реакции и ожидания окружающих, но не на свою родительскую интуицию или на мудрую природу самого ребенка.