Думай, как Эйнштейн - Дэниел Смит Страница 18

В законах природы присутствует некий дух, и этот дух выше человека…

Альберт Эйнштейн, 1936

Вопрос о религиозности Эйнштейна – или отсутствии таковой – занимал поклонников его гения большую часть XX века. О его вере в бога (или богов) у него спрашивали на протяжении всей жизни, да и сам он не раз высказывался на эту тему, хотя и довольно скупо. Тот факт, что отношение Эйнштейна к сакральному до сих пор остается загадкой – в каком-то смысле его личная заслуга.

Хотя и рожденный в еврейской семье, Эйнштейн не проявлял каких-либо определенных религиозных убеждений. В детстве Альберт посещал католическую школу, где был единственным евреем в классе из семидесяти учеников. К несчастью – хотя и не удивительно, учитывая историческую обстановку, в которой он рос, – однокашники не раз подвергали его антисемитской травле. Чем, видимо, и объясняется его неожиданное религиозное рвение сразу по окончании начальной школы. Период этот, впрочем, продлился совсем недолго. В своих «Автобиографических заметках» (1946) он упоминает, что «был глубоко религиозным до 12 лет», когда его вере «настал резкий конец». «Вскоре, – признается он далее, – благодаря чтению научно-популярных книг, я стал убеждаться, что многое в библейских историях не может быть правдой… Этот скептицизм меня никогда уже не оставлял».

Когда Макс Талмуд начал знакомить его с работами Канта, Юма и Маха, маленькому Альберту более всего понравились их дискуссии о том, что же мы знаем о нашей реальности. И в дальнейшие годы юности он решительно отдалялся от любых традиционных религиозных верований. Как он вспоминает в интервью японскому журналу «Кайдзо 5» в 1922 году, «что является так называемой «религиозной истиной» – для меня совершенно не ясно». И тем не менее он начал формулировать сложные постулаты своей персональной религиозности, которые совмещали веру в высшие силы с его собственными научными интересами.

О том, что Эйнштейн в своем познании находил место и науке, и религии одновременно, говорит и его знаменитое утверждение: «Наука без религии хрома, религия без науки слепа». Для Эйнштейна в этом не было никакого конфликта. Как наука, так и религия представляли для него способы объяснения существующего мира. В большей части человеческой Истории (а часто и до сих пор) они находятся во взаимном противостоянии, но для Эйнштейна – лишь органично дополняют друг друга. «Я не могу найти слова лучше, чем «религия», для обозначения веры в рациональную природу реальности, – пишет он Морису Соловину в 1951 году. – Там, где этого чувства нет, наука вырождается в бездушный эмпиризм». А в диалоге с Банешем Хофманом объясняет, каким образом вера в божественного создателя помогает ему в работе: «Я просто спрашиваю себя, устроил бы я Вселенную именно так, окажись я на месте Господа».

Во что Эйнштейн точно не верил – так это в бородатого бога, сидящего на облаке и озабоченного проблемами человечества. Вот что он говорил в одной из частных бесед: «Я не представляю себе персонифицированного божества, прямо влияющего на поступки людей и осуждающего тех, кого сам сотворил… Моя религиозность состоит в смиренном восхищении безмерно величественным духом, который приоткрывается нам в том немногом, что мы, с нашей слабой и скоропреходящей способностью понимания, постигаем в окружающей действительности».

Со временем он стал более всего отождествлять свои мировоззрения с учением Баруха Спинозы, голландско-еврейского философа XVII века. В его величайшей работе, «Этика», он конструирует масштабное описание веры – но не в персонифицированного божества, а в теологическое устройство Вселенной. В 1929 году он рассказывает газете «Нью-Йорк Таймс»: «Я верю в бога Спинозы, который проявляет себя в упорядоченной гармонии сущего, но не в бога, который интересуется судьбами и поступками человеческих существ».

Об отрицании бога, который «вмешивается» в нашу жизнь, он не раз упоминал и до, и после этого. Так, в 1930 году он пишет в статье для той же «Нью-Йорк Таймс»:

Для того, кто всецело убежден в универсальности действия закона причинности, идея о существе, способном вмешиваться в ход мировых событий, абсолютно невозможна… Для него бог, вознаграждающий за заслуги и карающий за грехи, немыслим по той простой причине, что поступки людей определяются внешней и внутренней необходимостью, вследствие чего перед богом люди могут отвечать за свои деяния не более, чем неодушевленный предмет за то движение, в которое он оказывается вовлеченным.

Вместо этого он снова и снова говорит о возможности обнаруживать божественное начало посредством научных размышлений. В частности, заявляет: «Это глубоко эмоциональное убеждение в существовании высшего разума, обнаруживающего себя в непостижимой вселенной, и составляет мою идею бога». А в интервью Джорджу Вьереку раскрывает эту мысль еще шире:

Всё… определяется силами, контролировать которые мы не способны. Все предопределено как для насекомого, так и для звезды. Люди, овощи или космическая пыль – все мы исполняем танец под непостижимую мелодию, которую наигрывает нам издали невидимый музыкант.

Эти слова созвучны и более ранним утверждениям о том, что его верования «пантеистичны» – или, другими словами, поддерживают доктрину, которая рассматривает вселенную как физическое проявление божественного.

Чем сильнее Эйнштейн укреплялся в своем пантеистическом мировоззрении, тем скептичней отзывался о влиянии традиционных верований на человеческое сознание. С большой подозрительностью он относился к «предрассудкам», которые обнаруживал у приверженцев господствующих религий, будучи убежден, что именно научная рациональность предлагает людям куда более светлые надежды на будущее. Так, все в том же интервью журналу «Кайдзо 5» он отметил:

Научные исследования могут уменьшить суеверие, поощряя людей думать и смотреть на вещи с точки зрения причины и следствия. Несомненно, это убеждение о рациональности и упорядоченности мира, которое сродни религиозному чувству, лежит в основе всех научных работ более высокого порядка.

Его аргументы остались прежними и двадцать лет спустя. В 1940 году он выступил с речью на нью-йоркском симпозиуме «Наука, философия и религия», в которой сказал:

Чем дальше продвигается духовная эволюция человечества, тем более очевидным мне представляется, что путь к истинной религиозности пролегает не через страх жизни, страх смерти или слепую веру, а через стремление к рациональному знанию.

По большому счету, Эйнштейн не нуждался в поддержке религий, основанных на святых писаниях древности или пугающих рефлексиях о загробной жизни. Его научная позиция уходила корнями в те же самые инстинкты: мистическое преклонение перед тайнами механизма вселенной – и верой в то, что эти тайны в конечном итоге могут быть разгаданы. С неизменной элегантностью он писал об этом в 1930 году для журнала «Форум и Столетие» в статье «Во что я верю»: