Мифологемы. Воплощения невидимого мира - Джеймс Холлис Страница 18

Независимо от того, что становится результатом воздействия этой скрытой мифологемы: идеализация, как в традиции куртуазной любви – у миннезингеров [99]и трубадуров, – или сентиментальность, которая часто слышится в народных песнях, или обесценивание фемининных энергий, – средний мужчина проживает глубинный мифологический паттерн, который отчуждает его от жизни и от самого себя. Самую утонченную и самую мрачную форму этот паттерн принимает в случае отчуждении мужчины от собственного тела, от своего внутреннего мира и от возможной близости в отношении к себе. Тогда его жизнь становится одним долговременным отчуждением. Как пишет Альбер Камю [100]в начале своей повести «Посторонний»: «Сегодня умерла мама. Или, может, вчера, не знаю» [101]. Мы поражаемся, насколько заметным и глубоким было отчуждение главного героя повести от его чувств, от его ощущения основы идентичности, но, как несомненно считал Камю, имя им легион, – его соплеменники встречаются везде и всюду. Это мифологический сценарий, который работает на историю, а не на развитие и улучшение жизни.

СВЯЗЬ ДОЧЕРИ С МАТЕРЬЮ

Самое позитивное влияние матери на дочь присутствует в модели, согласно которой мать разбирается в своих глубочайших желаниях и всю жизнь следует собственной воле. Независимо от совершаемого ею по жизни выбора, такая благословенная дочь будет ощущать свободу и возможность оставаться самой собой везде, где бы она ни была, и совершать свой выбор.

Негативный миф, который мать способна породить, связан с ее узурпацией жизни дочери, скрытым ее привлечением для удовлетворения своих собственных потребностей. Можно указать некоторые способы, позволяющие распознать такие негативные мифы. Дочь может завязнуть в трясине материнской опеки и утратить ощущение инициативы, способность делать выбор и право идти в жизни своим путем. Если мать оставила себе право лишь играть материнскую роль, она может незаметно заставить свою дочь разделить ее судьбу.

Одна пациентка, которая в семнадцать лет стала матерью, ощущала себя полностью опустошенной, когда ее дочь уходила в школу. Она не имела никакого представления о том, что значит жить собственной жизнью. Все достаточно прозрачно и является ясным материалом для анализа. Однако ее дочь сразу после окончания школы забеременела, и поскольку ей нужно было выйти на работу, она наняла свою мать сидеть с ребенком, и та столь же поспешно бросила терапию. Получилось так, что у нее уже в третьем поколении ребенок рождался так рано, насколько это вообще было возможно.

В этой внешней заботливости по отношению к новой жизни присутствует жестокое подавление жизни, которое может быть замаскировано избыточной сентиментальностью. Юнг пишет об этом так:

Женщины такого типа хотя и продолжают «жить для других», на самом деле не способны совершить никакую реальную жертву. Ведомые безжалостной волей к власти и фанатичной настойчивостью в отношении своего материнского права, они часто преуспевают в уничтожении не только своей личности, но и личной жизни своих детей. [102]

Третий паттерн – это сопротивление дочери власти матери в своей жизни. Она станет кем угодно, только не тем, кем была мать, будет заниматься чем угодно, лишь бы это не отвечало намерениям матери. Разумеется, осознанно или нет, она по-прежнему находится под доминирующей властью матери, и ее жизненный путь все равно определяется жизнью другого человека.

И, наконец, можно увидеть такую реакцию дочери на власть материнского имаго, которая выражается в сверхидентификации с отцом или с маскулинными энергиями. Ее идентичность будет находиться в широком спектре от вечной папочкиной дочки, пуэллы (puella), до амбициозной руководительницы, которая не щадит ни себя, ни других. Ей больше по душе общество мужчин, ей лучше считаться одним из них, чем исследовать свою фемининную природу. По ее ощущению, все, что можно считать фемининным, отравлено материнским началом, но живя такой жизнью, она по-прежнему остается маленькой девочкой, не вырастает во взрослую женщину независимо от тех успехов, которых смогла добиться. Она крайне подвержена страхам, боится состариться, страдает психосоматической тревогой и ощущает, что ее жизненная хватка слишком деликатная и слабая. Подобно мальчику, который живет тайной жизнью материнского Анимуса, такая женщина ускользает от своей матери, а следовательно, и от себя. В борьбе со своим отцом она может, по крайней мере, достичь самоутверждения; но в борьбе со своей матерью она может отделить от себя то, что ей необходимо в себе найти [103].

Может показаться, что мы возложили на бедных Маму и Папу слишком большое мифическое бремя, – собственно говоря, мы так и сделали. В конечном счете, они в свою очередь тоже были чьими-то детьми. Это земные, слабые люди, и, как любой ребенок, они полны страха, даже если ребенку они кажутся всемогущими великанами, обладающими магической силой и бесконечной мудростью, так как без труда перешагивают огромную пропасть страшащей неизвестности, которая маячит перед каждым ребенком. Как напоминает нам Юнг, каждый родитель «заслуживает любви и снисхождения, понимания и прощения» [104].

Повторяю, использовать мифическое мышление – значит определять, что значат эти проблемы, какие энергии они воплощают и какие задачи они ставят. Все, что воплощено в мифе – все наши комплексы и неврозы как попытки драматизации воплощенного мифа, – помогает сделать невидимый мир более видимым. В каждом из родителей присутствует форма и динамика, то есть образец, который подвергается воздействию, и движущий центр, который побуждает его к какому-то осуществлению.

Перед каждым из нас стоят две задачи: так называемая маскулинная и так называемая фемининная. Если в нашем представлении возникают слишком буквальные образы таких задач, мы можем оказаться в двух ловушках сразу: либо в ловушке подражания, либо в ловушке подросткового мятежа. Если мы увидим в них двойственное воплощение формы и динамики жизни, то получим гигантское ощущение стоящей перед нами архетипи-ческой задачи. Нам приходится одновременно быть и делать; то есть воспитывать и определять; то есть оставаться дома и отправляться в странствие. Если исторически эти энергии и эти задачи имели половое разграничение, то каждый человек испытывал страдания вследствие подавления какой-то жизненно важной части его личности. И даже сейчас людям, которые живут в эпоху деконструктивизма и могут видеть приметы данного пространства и времени независимо от такой категории, как пол, -приходится решать древние задачи, проживая их во вневременной размерности.