Извините, я опоздала. На самом деле я не хотела приходить. История интроверта, который рискнул выйти наружу - Джессика Пан Страница 15

Нет никаких сомнений – я боюсь сцены. Но это недостаточное оправдание. Другие застенчивые интроверты делают шаг вперед и побеждают этот страх каждый день. Почему я не справлюсь?

Ободренная находкой этой программки, я пишу Мэг письмо с историей, которую могу рассказать. Их главные рассказчики обычно достигли многого: это астронавты, знаменитые писатели или кто-то, переживший очень необычные обстоятельства вроде встречи с потерянным близнецом. Но иногда у них выступают обычные люди, которые оказываются в любопытной ситуации – например, спрашивают прохожих в метро, кто такая королева. Это история, которую я могла бы рассказать и которая могла бы заинтересовать Мэг. Особенно потому, что это произошло неподалеку, рядом с Union Chapel. Я печатаю краткое резюме и нажимаю «отправить», прежде чем успею передумать. Прежде чем я смогу реально представить себя на сцене перед девятью сотнями людей, наблюдающих из темноты. Прежде чем осознаю ставки, связанные с такого рода мероприятием. После я немедленно отправляюсь на прогулку и пытаюсь подавить желание закричать во весь голос от страха и сожаления.

Публичное выступление – мой самый большой страх. Я уже спокойно разговаривала с незнакомцами и без проблем соглашалась на встречи, но не могла представить себя на сцене перед сотнями людей.

– Ну, расскажи мне историю полностью, – говорит Мэг. Она звонит из Швеции. Я сижу в своей новой квартире в Лондоне.

Мэг приятная, у нее веселый голос. Конечно, я слышала ее в подкасте The Moth дюжину раз прежде. Я быстро рассказываю ей о своей попытке заговорить с незнакомцами, и Мэг восхищается моим опытом, когда узнает, как пугливы британцы, если вы заговариваете с ними ни с того ни с сего.

– Знаешь, люди в Лондоне гораздо дружелюбнее, чем в моей деревне в Швеции. Здесь они никогда не разговаривают друг с другом, но посматривают на тебя втихаря.

Мэг переехала в Швецию из Нью-Йорка несколько лет назад, но регулярно ездит в Лондон по работе.

– Мне кажется, люди здесь тоже избегают зрительного контакта, – говорю я.

– Не сравнить со Швецией, – возражает она. – Все очень замкнуты. Я устраиваю ежегодную рождественскую вечеринку и приглашаю всех, кого знаю, а местные не могут понять, как я объединяю группы друзей. Они думают, что это странно.

Я не говорю Мэг, что идея устроить большую рождественскую вечеринку для всех, кого я знаю, звучит кошмарно и что мне придется встать на сторону шведов.

Когда мы заканчиваем разговор, Мэг сообщает, что не уверена, сможет ли включить мою историю в свою программу.

– Я свяжусь с тобой через несколько недель, – обещает она.

С колотящимся сердцем я вешаю трубку, отчасти надеясь, что никогда не услышу ее снова.

Но этому не суждено случиться. Мэг говорит, что хочет взять меня на следующее выступление. Через месяц.

Что? Я не смогу подготовиться к такой гигантской задаче за один месяц. Я думала, что у меня будут месяцы, чтобы приготовиться. Может быть, с гипнозом, лоботомией или своевременным религиозным чудом.

Я говорю Мэг, что еще не готова, но уточняю, смогу ли участвовать в шоу через полгода. Она говорит «нет»: она уже планирует другие истории, чтобы вписать в график мою.

Я надеялась, что этот вызов будет последним в моем экстравертном году. Публичные выступления – это мой самый большой страх, и я хотела его проработать. Кроме того, отсрочка увеличивала вероятность того, что какое-то совершенно непредсказуемое бедствие произойдет до даты мероприятия и мне вообще не придется этого делать (видите, опять же, «своевременное религиозное чудо»).

Я не говорю этого Мэг. Я игнорирую неистовый хаос катастроф, происходящих в моем мозгу, и быстро даю ей предварительное «да», прежде чем смогу полностью осознать реальность того, во что ввязываюсь.

«Все будет в порядке», – подбадривает меня Сэм.

«Нет, не будет», – говорю я в ответ.

Затем я сразу же начинаю гуглить способы борьбы с боязнью сцены. Автор первой статьи, на которую я натыкаюсь, рекомендует принимать бета-блокаторы, чтобы подавить реакцию организма на адреналин.

Часть меня испытывает сильное искушение сделать это. Но я понимаю, что это короткий путь. Он не убивает зверя. Он усыпляет его и ходит вокруг него на цыпочках.

Осознав, что до выступления всего несколько недель, я до смерти перепугалась. Когда я думаю о том, что окажусь на сцене перед всеми этими людьми, без заметок, без поддержки, без всего, меня бросает в холодный пот. Мне хочется свернуться клубочком и спрятаться. Я хочу сбежать из своей нынешней жизни и начать новую. Желательно где-нибудь в тепле. Где не будет публичных выступлений. Где будет много углеводов. Может быть, я стану пекарем. Нет, я ненавижу ранние подъемы. Что угодно. Новая, я разберусь с этим.

В тот вечер Сэм делает тосты с сыром на гриле, и я кричу:

– ДА ЧТО С ТОБОЙ НЕ ТАК?

Он ошеломленно смотрит на меня. Замечает мои трясущиеся руки.

– Джесс, все будет хорошо, – успокаивает он.

– Нет, не будет, – отвечаю я. Внутри я будто кричу: «Разве ты не видишь, что это конец света?»

Я знаю, что он хочет понять меня, но я также понимаю, что не может. У него нет такого страха, как у меня.

Порядка 75 % людей боится публичных выступлений больше, чем смерти. Социобиологи прослеживают этот страх до наших предков: отделяя себя от группы, вы открываете себя для атаки. Или позволяете изгнать себя. Что в современной жизни означает бродить в одиночестве, пока не умрешь от холода и голода, все еще хватаясь за свои заметки в PowerPoint.

Мне придется бороться с глубоко укоренившимся эволюционным инстинктом, чтобы выйти на эту сцену.

Разговаривать с незнакомыми людьми на улице было тяжело. А вот в сравнении с разговором с 900 незнакомых людей одновременно – как два пальца об асфальт.

В саморазрушительном смысле степень моего страха означает, что я ничего не делаю, чтобы подготовиться, потому что каменею при мысли об одной попытке. Мэг попросила меня адаптировать свою историю для сцены – я определенно не делаю этого. Еще я не практикуюсь в публичных выступлениях, не репетирую, не позволяю себя загипнотизировать, чтобы стать другим человеком, который способен это делать.

Я еще и не сплю. Я лежу без сна, уставившись в темноту, и в голове у меня шумит. Я скачиваю различные приложения для релаксации. Слишком взволнованная для медитации, я слушаю сказки, чтобы убаюкать себя.

Я как-то пережила свое детство без сказки «Плюшевый заяц, или Как игрушки становятся настоящими» и, позвольте сказать вам, благодарна за это. Все знали, что у жуткого кролика есть чувства, но он ненастоящий? Серьезно? У него пуговицы вместо глаз? Это чудовищно. Как это успокаивает?

Почти каждую ночь сон настигает меня перед рассветом, когда мой мозг, измученный и закипевший, наконец поддается дремоте. Час спустя я просыпаюсь от того, что женщина в полный голос кричит из моего телефона: «Я настоящий! – сказал маленький кролик. – Я настоящий!»