Счастливые люди правильно шевелят мозгами - Руби Уэкс Страница 13

Сначала мы ощущаем эмоцию, а затем, по прошествии примерно 200 миллисекунд, она преобразуется в мысли. Причина, по которой чувствуем мы быстрее, чем думаем, проста: если бы в случае опасности мы ждали, пока в голове у нас сложатся слова «надо срочно спасаться!», мы бы просто не выжили. Эмоции работают быстрее, поэтому именно они, а не мысли, и спасают нас в крайних случаях. Они сигнализируют нам, что мы ощущаем, прежде чем мы успеваем обдумать свои ощущения и дать чувству название. Когда в животе что-то сжимается, это означает – есть чего бояться; если мы чувствуем, что сердце у нас тает, значит, возможно, смотрим диснеевский фильм и какая-нибудь глазастая лесная зверюшка только что умерла на экране.

Мысли не могут по-настоящему выразить наши физические эмоциональные ощущения. Наш словарный запас ограничен: слова – все равно что струйка воды в сравнении с Ниагарским водопадом эмоций. Существуют тысячи эмоций, но мы способны претворить в слова лишь несколько десятков. Язык человека, если только он не литератор, совершенно неспособен выразить все наши эмоции. С другой стороны, язык и речь необходимы нам, чтобы иметь возможность говорить о своих чувствах; если бы мы о них молчали, у нас бы произошел род эмоционального запора. Нам необходимо облекать свои эмоции в слова, выражать их, иначе в один непрекрасный день они взорвут нас изнутри, и это будет похуже извержения вулкана. Человек, молчавший об эмоциях и подавлявший их, как-нибудь утром в Сочельник бьет тещу по голове скалкой, и никто не понимает, что это на него нашло.

В наши дни обсуждение эмоций, особенно если они искренни, воспринимается снисходительно, но с отвращением. Однако эмоция – это не какое-то там девичье трепыхание, не вспышка, спровоцированная расшатанными гормонами. Эмоции возникают из-за сложной совокупной работы нейрохимических систем, которые обеспечивают нам чувство собственной физической индивидуальности. Эмоции – то, благодаря чему у нас есть чувство связанности со всем миром и друг с другом. Другие млекопитающие ощущают любовь к соплеменникам и боль разлуки, но мы, люди, намного выше их, потому что способны думать об этих чувствах и переплавлять их в литературу, искусство и сентиментальные поп-баллады. Единственная категория людей, которой прощается отсутствие чувств, это зомби, ходячие мертвецы, а еще начальники больших фирм и обладатели отдельных психических расстройств. Если вы не зомби, не начальник и не психический больной, то обязаны испытывать эмоции, не то вам не будет оправданий. Можете быть слепым, глухим, безногим, но, если вы лишены эмоций, то вы в определенном смысле не человек.

Есть известная история о некоем Финеасе Гейдже, который работал на железной дороге и случайно пробил себе череп металлическим прутом (уж не знаю, как он умудрился это сделать). После несчастного случая голова у Финеаса работала прекрасно: он сохранил речь, память, нормальное мышление, но, когда увидел семью и друзей, не испытал к ним совершенно никаких чувств. Он узнал их, он помнил, кто это такие, но ничего не ощущал. Окружающие от этого очень страдали, но Финеас заявил, что совершенно счастлив – и это убедительно доказывает, что, если родственники вам надоели, определенно стоит пробить себе голову металлическим прутом.

Зачем нужны эмоции, особенно отрицательные?

В человеческом развитии нет ничего случайного, поэтому даже у негативных эмоций были веские причины для возникновения; не будь таких причин, эмоции эти никогда бы не зародились у нас в ходе эволюции. Все, чем мы были наделены, природа создала неспроста, для определенных целей. Сейчас, возможно, некоторые из этих эмоций превратились в обузу, вызывая у нас гастрит и выброс желудочной кислоты, но в свое время они помогли нам выжить (это очередной пример плюсов и минусов эволюции).

Страх в прошлом был жизненно необходим: если бы человек был лишен страха, то, скорее всего, с него бы содрали кожу, распотрошили и съели.

Ярость была нужна нам, чтобы отпугивать врагов. Тогда мы еще не обращали ярость и гнев на самих себя.

Тревожность обеспечивала нам готовность к нападению. Она заставляла нас запоминать, что мы делали в прошлом в похожих ситуациях, и таким образом оберегала наше будущее.

Отвращение было жизненной необходимостью: оно помогало определить, какая пища ядовита, и предупредить ближних; чтобы предупредить, мы морщили носы и поджимали губы.

Стыд также сформировался в прошлом, когда родное племя значило для человека все, и от того, принимают или нет тебя соплеменники, зависело, выживешь ты или нет. Ощутив, что как-то подвел соплеменников, наш предок испытывал стыд. Этот ужасный комок в животе заставлял его в другой раз стараться больше и работать прилежнее. Это был здоровый стыд, который способствовал труду на благо группы, то есть племени.

В наши дни мы страдаем от нездорового стыда: чувствуем, что недостаточно привлекательны или что-нибудь столь же банальное. Этот нездоровый стыд отличается от здорового тем, что никак не помогает нам и не способствует труду на благо племени. Скажите на милость, как племя выигрывает от того, симпатичен или нет кто-то из его членов? В наши дни мы ощущаем стыд, если кто-то отверг нас на форуме знакомств в Интернете или не поставил лайк под обыкновенным фото обеда, которое мы выложили на своей страничке.

Наша одержимость собой в ущерб заботе об интересах и успехах коллектива (племени) – это главная проблема современного человечества. Когда человек сосредоточился на «я» вместо «мы», у человечества земля начала уходить из-под ног. Хотела бы я знать, кто первым испытал это нарциссическое чувство стыда. Может быть, когда-то давным-давно пещерный человек поглядел на свой рисунок на стене пещеры и подумал: «Ужас, как я скверно рисую». Может быть, где-нибудь сохранились ископаемые останки первобытной дамы, которая тщательно изучает свою пятую точку и мучается, не слишком ли у нее велика корма?

Животные способны чувствовать нечто очень напоминающее стыд, когда их статус находится под угрозой. Однако они, в отличие от нас, не считают себя неудачниками. Им наплевать на мнение соплеменников, они способны даже справить нужду при всем честном народе в разгар коллективного празднества.

Вину и ее происхождение не следует путать со стыдом. Разница между ними в том, что вину вы ощущаете не потому, что чувствуете себя неполноценным или странным, а потому, что она подталкивает вас исправить ситуацию, понуждает предпринять усилия. Стыд сопровождается отвращением к себе. Опять-таки, животные этих чувств лишены, они просто делают то, что делают. Возможно, именно поэтому вы вряд ли встретите иудеев или католиков среди ящериц.

Скорбь представляет собой эмоциональную реакцию на утрату, и всегда была таковой, с самого начала, как только мы спустились с деревьев. Животные умеют испытывать скорбь, но не размышляют о ней; со временем скорбь у них ослабевает, и они живут себе дальше. Мы с нашим обширным мозгом способны сдаться поглощающим нас воспоминаниям, долго терзаться вопросами «а что, если бы?» и «за что?». И поскольку мы постоянно подпитываем эти воспоминания, то не даем скорби и гореванию развиваться естественным путем. Со временем в различных культурах выработались разные ритуалы, которые объединяют людей для совместной скорби, что помогает отдельному человеку пережить боль. Если кто-то в группе обессилен от рыданий и причитаний, то эстафету принимает другой, и оплакивание продолжается. В нашем обществе такие ритуалы не развиты, поэтому каждому приходится искать свой индивидуальный одинокий путь переживания и преодоления скорби. Однако почему-то мы стыдимся выражать скорбь на людях. Нам всем следовало бы поучиться, например, у ирландцев с их традицией шумных коллективных поминок по усопшему. Они на поминках так напиваются, что в конечном итоге даже не помнят, зачем собрались и кто именно умер. Однако при этом люди вместе, и у них есть чувство общности, Боже их благослови.