Черно-белое мышление. Почему мы стремимся к категоризации и как избежать ловушек бинарной логики - Кевин Даттон Страница 12

Я ответил, что уже знаю.

– Нынешнее разнообразие не может стать опорой для черно-белого лобби, не так ли?

Я согласился с Келли. И добавил, что классическую теорию категорий сегодня по большей части уже опровергли. А усилия бесстрашного и азартного психолога из Университета Беркли Элеоноры Рош в середине 1970-х годов привели к формированию теории прототипов ^[25], в рамках которой категории не были такими четкими, как у Аристотеля. Великий мыслитель, видимо, никогда не встречался с парадоксом куч, и, я думаю, он бы его весьма озадачил.

Еще я рассказал Келли о концепции семейного сходства ^[26], которую разработал австрийский философ Людвиг Витгенштейн. В книге «Философские исследования» ^[27] 1953 года он предлагал читателям вспомнить концепцию игр: настольных, карточных, детских и любых других, чтобы посмотреть, смогут ли они понять, что их объединяет. Витгенштейн пришел к выводу, что, несмотря на сходства, у игр нет единой черты, которая присуща всем. Поэтому он объединил игры в семью: у членов семьи могут быть разные цвета волос и глаз, разные темпераменты, но они остаются родственниками.

– Если у категории нет четких рамок, это не значит, что мы не понимаем, что в нее входит, – отметила Келли. – Мы не можем противопоставить эту группу каким-нибудь «не-играм», или провести четкую грань между мужчиной и женщиной. Но мы не можем сказать, что из этого следует, будто ни игр, ни мужчин, ни женщин не существует. Мы можем понять, что перед нами игра, когда сталкиваемся с ней. И чаще всего можем понять, кто перед нами, – мужчина или женщина.

Наш черно-белый мозг не сможет решить, когда песок становится кучей, пока мы добавляем к нему по песчинке. Но если поставить перед нами кучу и не кучу, мы сразу заметим разницу.

В 2016 году, как рассказала Келли, Ассоциация школ-интернатов в Великобритании выпустила рекомендации для учителей, как обращаться к ученикам, которые идентифицируют себя как трансгендеры или небинарные личности ^[28]. Согласно руководству, учителя должны называть трансгендерных студентов zie, а не he (он) или she (она) и zie/zem, а не him (его) или her (ее). Zie произошло от местоимения sie, от которого отказались из-за слишком женственного звучания: sie в переводе с немецкого означает «она» ^[29].

– Но, – ехидно отметила Келли, – у нас все еще есть he (он) и she (она). У нас еще есть мужчины и женщины.

Я спросил Келли, как ее решение сменить пол отразилось на ее жизни.

– Дети всегда будут называть меня папой, – ответила она. – Потому что я все еще их отец. Они называют меня папой в платье. Возможно, я не лучший представитель этой группы: для начала, я женщина, и я ношу платья. Но я остаюсь отцом, и это не вписывается ни в какие черно-белые рамки.

Я вспомнил пару интересных случаев, о которых услышал из новостей. Еврейской трансгендерной женщине из Манчестера запретили видеться со своими пятью детьми: суд постановил, что ее бывшую жену и малышей будут преследовать участники ультраортодоксальной общины, и это испортит их жизнь. Другая трансгендерная женщина выступила против того, чтобы в свидетельство о рождении ребенка ее записали как отца: по словам ее адвокатов, слово «отец» не только раскрывает ее статус трансгендера, но и напоминает о ее жизни в качестве мужчины, которым она никогда не хотела быть.

В дискуссию о гендере вступила даже Британская медицинская ассоциация. В рекомендациях для персонала специалисты указали, что будущих матерей лучше называть «беременными людьми», чтобы избежать дискриминации в отношении мужчин-интерсексуалов ^[30] и мужчин-трансгендеров, которые тоже могут зачать ребенка.

– Думаю, всегда будут возникать ситуации, в которых придется чем-то жертвовать, – сказала Келли. – В некоторых из случаев, о которых вы рассказали, общественные интересы и наличие согласующегося набора правил будут более важными, чем права личности. А как насчет прав детей на отца? Запретит ли эта женщина называть ее папой, потому что это вернет плохие воспоминания?

Келли поймала такси, и я придержал для нее дверь. Она села на заднее сиденье с элегантностью и точностью одного из прямых ударов левой Леннокса Льюиса. Затем Келли опустила окно.

– Что ж, через три или пять лет… увидим ли мы платье с британским флагом?

– У меня отличные ноги, – засмеялась Келли.

Войны категорий

Примерно в часе езды к западу от Дэвиса находится Беркли, где работает еще один всемирно известный университет, куда я и направился.

Вернувшись на запад, я продолжал думать о Линн Кимси и Лизе Оукс, бабочках и жуках, кошках и собаках. От этих ученых я узнал, что наше стремление делить все на категории является врожденным. Мне это утверждение кажется логичным. Если бы мы не умели сортировать информацию, мы бы жили в хаосе. С другой стороны, как я узнал от Майка Андерсона, если с категоризацией переусердствовать, мы ограничим свою способность делать обобщения.

В итоге я пришел к такому выводу. Чтобы категоризация выполняла свое эволюционное предназначение и действительно упрощала мир, нужно найти баланс – максимальное сходство между объектами в одной категории и максимальное отличие этих объектов от объектов других категорий. Другими словами, обобщения могут существовать, пока не выходят за рамки. Мозгу нужно знать, когда остановиться.

На следующее утро после приезда в Беркли я отправился в университет. В кафе меня ждала профессор Элеонора Рош. В психологии Рош – легенда. В середине 1970-х годов, вооруженная лишь цветными карточками, она исчезла в джунглях Папуа – Новой Гвинеи, чтобы провести эксперимент ^[31]. Когда Рош вышла из зарослей, она принесла с собой данные, которые помогли ей опровергнуть классическую теорию категоризации.