Воспоминания о школе - Джованни Моска Страница 11

— А вы молитву по утрам перед уроками читаете?

— Нет, — отвечаю я, — мы, мужчины, не молимся.

Это, конечно, вранье.

Девочка смотрит на меня с испугом.

Дети вокруг нас уже вовсю бегают, играют в войну.

Один мальчик, младше нас (он в третьем), взят в плен, но отказывается это признавать — говорит, что не хочет, — и вражеский генерал безрезультатно пытается убедить его сдаться.

— Мы тебя захватили!

— Не считается! Вы у меня саблю должны были отобрать, а у меня она вот!

Сабля у него деревянная, рукоятка привязана бечевкой.

Дети из соседнего сада смотрят на нас молча и, кажется, немного враждебно.

— В атаку! По коням! — кричу я и, оставив даму сидеть на скамейке, с легкостью получаю полковничий чин. Молниеносная карьера. Через несколько минут мой чересчур вспотевший генерал удаляется с поля боя, приговоренный мамой к спокойному сидению на солнце, и я занимаю его место. Мария видит, что я уже стал генералом, и мне это приятно.

Тем временем враг, затаившись в лесу (за вазами), не дремлет.

— Савойя! — кричу я изо всех сил, и мы бросаемся в атаку.

— Перемирие! У меня кровь из носа пошла!

Это кричит кто-то из наших врагов: у него и вправду кровь идет из носа, на крик прибегают родители, и так обрывается битва, которая сулила мне столько славы.

Я возвращаюсь на каменную скамейку с видом бывалого вояки.

— Ты весь вспотел…

— Да ерунда, неважно.

— Тебя поранили?

На руке у меня небольшая царапина с подсохшей уже капелькой крови.

— Сейчас я тебя перевяжу.

Она перевязывает мне руку своим носовым платком.

— Ты будешь медсестрой, когда вырастешь?

— Может быть, я не знаю. Я не хочу вырастать.

Солнце уже почти скрылось, и на земле лежат наши длинные тени. В комнате, откуда доносятся голоса родителей, все еще темно.

— Если я вырасту, мама моя постареет. А когда стареют, потом умирают.

— А ты когда-нибудь видела мертвых?

Но она опять ничего мне не отвечает, и я больше ее не спрашиваю. Остальные тоже молчат и тихо копаются в земле, холодной и влажной, не прогретой уже солнцем.

Скамейка наша тоже холодная: я вот-вот чихну, но вовремя зажимаю рот рукой, чтобы мама не услышала, что я чихаю, и не забрала меня отсюда.

Мальчик из третьего класса, тот самый, что отказывался признать себя пленником, подходит к нам и показывает божью коровку, красненькую, с семью черными точками. Уже почти стемнело.

— Какая красивая букашечка! — говорит Мария.

— Не букашечка, а божья коровка, — поправляет ее мальчик.

— Нет, букашка, — говорю я. — Не подаришь?

— Еще чего, сами найдите. Я эту отнесу завтра в класс, нам учитель про нее все расскажет, а потом мы ее в музее поселим. А Джулио вот нашел кремень, из него можно огонь разжигать.

— Серьезно?

— Да, он там, среди гравия валялся, — говорит подошедший к нам Джулио. Он тоже учится в четвертом. — Я дома искры из него буду высекать.

Он на минутку показывает нам свой кремень, не разрешив, конечно же, потрогать, и принимается копаться в земле вместе с парнишкой из третьего класса.

Они строят замки и вулканы — точнее, везувии, как мы их обычно называем.

Мы с Марией остаемся вдвоем и снова беремся за руки.

В комнате у родителей наконец-то зажигают свет.

— Эти букашки, они по руке ползают, а ты их даже не чувствуешь.

— Ты в следующее воскресенье сюда придешь?

— Не знаю, если мама меня возьмет. А ты?

— Я тоже не знаю.

Я чувствую что-то, но не очень понимаю, что. Мы серьезно смотрим друг на друга, а вокруг нас, совсем рядом, тихо и почти не разговаривая ходят другие дети. Уже совсем темно и не видно, во что они там играют.

— Тебе было бы страшно остаться здесь на ночь одному? Ой, вон там звезда загорелась, ты видел?

— Интересно, кто их зажигает?

— Бог, конечно. Мне одна девочка из класса сказала, что она один раз забралась высоко-превысоко на гору, и оттуда можно было до звезд рукой прямо дотронуться.

— А не обожжешься?

— Нет, потому что у них не такой свет, как у свечки, например. А знаешь, если я посмотрю на звезды, а ты потом посмотришь мне в глаза, ты там тоже звезды увидишь.

Она поднимает голову и смотрит на звезды.

— Теперь посмотри мне в глаза.

В глазах у нее и вправду было сияние, как от звезд.

— А в моих тоже звезды видно?

Она внимательно смотрит мне в глаза:

— Очень даже много, — говорит она наконец. — А если ты их закроешь, звезды исчезнут.

— Давай тогда будем сидеть, не закрывая глаз, тогда звезд в них будет много-много…

И мы принимаемся смотреть на звезды, держась за руки, неподвижно, и даже сердца у нас потихоньку наполняются светом — тем самым светом, что тщетно пытаешься найти, когда становишься взрослым. Но тут волшебство заканчивается:

— Мария! Нанни! Вы где? Уже поздно!

Приходят наши мамы:

— У вас руки совсем холодные… Ну-ка быстро домой, мы уже уходим!

Мы с Марией не успеваем даже попрощаться: мамы растаскивают нас в разные стороны, и никто даже не замечает, никто не догадывается, что у нас полные глаза звезд и что сердца наши переполнены светом…

В этом заколдованном саду вокруг нас образовался целый мир, где мы, как нам казалось, провели бесконечно много времени. Мы думали, что он никуда уже не исчезнет, но хватило всего-то одного голоса, чтобы разрушить волшебные чары.

Вот так и во взрослой жизни: мы строим себе миры, наши собственные, наполняем глаза прекрасным, а сердца — надеждами и не думаем, совсем не думаем о конце… но достаточно бывает одного голоса, одного зова, и мы уходим от всего, навсегда…

Понедельник. Снова в школу. Учитель выглядит посвежевшим, отдохнувшим, он полон новых сил, а мальчишки сидят спокойно за партами, и никто даже не разговаривает! Проводить урок в понедельник — сплошное удовольствие.

— Вы занимались на выходных?

Ну, в общем, не особо.

— Джордани, ты где вчера был?

Учителю вдруг стало любопытно узнать, как проводят выходные его ребята. Он вспоминает старый сад своего детства, когда он сам был в четвертом классе, и перед его глазами встает личико Марии и того противного мальчишки из третьего…

— Да, ты, Джордани, — переспрашивает он, — вот ты, например, что вчера делал?