Разум VS Мозг. Разговор на разных языках - Роберт Бертон

Книга – это единственное место, где вы можете рассматривать хрупкую мысль, не поломав ее, или исследовать взрывоопасную идею, не боясь быть отброшенным взрывной волной. Это одно из совсем немногих оставшихся нам райских мест, где человеческий разум может одновременно чувствовать, что ему брошен вызов и обеспечена неприкосновенность.

Эдвард П. Морган [1]

Каждый из нас имеет довольно четкое представление о том, что такое наш сознающий разум. Это то неясно-расплывчатое и, скорее всего, невидимое «нечто», находящееся непосредственно позади нашего лба, которое несет ответственность за все наши мысли. Но за пределами такого представления о разуме начинаются разногласия. Кто-то утверждает, что разум – это просто программное обеспечение мозга или то, что мозг производит. Другие придерживаются более глобальных взглядов, считая разум безграничной нематериальной сущностью, выходящей за пределы физического тела и продолжающей существовать после его смерти. Для большинства из нас это мерило человека и одновременно инструмент для измерения этим мерилом. Ценность такого суждения о человеке, в свою очередь, зависит от наших убеждений относительно того, как работает разум: в какой мере наши мысли и поведение диктуются врожденной биологической предрасположенностью и непроизвольной, неосознанной деятельностью мозга, а в какой контролируются нашим сознанием.

Выводы, вытекающие из определения этой пропорции, имеют громадное значение как на личном, так и на глобальном уровне. Мы постоянно стоим перед задачей понимания собственного разума и разума других, идет ли речь о распознавании намерений или о приписывании персональной ответственности за оценку угрозы ядерной атаки со стороны Северной Кореи и Ирана. И все же мы не имеем ни малейшего представления о том, что такое разум. Несмотря на 2500 лет размышлений и феноменальные прорывы в фундаментальной нейробиологии в последние десятилетия, зазор между тем, что происходит в мозгу, и тем, что переживается сознательно, остается terra incognita. Хотя многим ученым хочется верить в то, что через эту пропасть может быть перекинут надежный мост, они заблуждаются.

Наука – единственный инструмент, которым мы располагаем для создания основанного на фактах понимания природы нашего разума. Но как с достаточной степенью достоверности изучить то, что нельзя оценить и измерить? Понимание того, как работает мозг, полезно для описания биологических функций, но оно по-прежнему оставляет нас теряться в догадках в отношении наших осознанных переживаний. Разглядывание самых точных изображений мозга дает нам не больше шансов увидеть, что мы чувствуем, когда испытываем любовь или отчаяние, чем изучение отдельных пикселей в картинах Чака Клоуза [2]– получить целостное представление о живописи. (Чтобы оценить, насколько мало мы на самом деле знаем о разуме, достаточно заметить, что некоторые выдающиеся философы по-прежнему спорят о том, играет ли вообще разум какую-либо роль в нашем поведении.)

Тем не менее с использованием новых мощных методов, например, функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ), когнитивная наука – наука о процессах познания – де-факто стала средством объяснения поведения, бросившись в вакуум, образованный неспособностью предшествующих психологических и философских теорий выполнить свои обещания. Сегодня нейробиология воспринимается как дисциплина, представляющая исключительно адекватную модель разума, т. е. как создатель и хранитель его культурной мифологии. Она завоевала статус единственной дисциплины, достойной этого титула. В связи с этим начал появляться новый язык: нейроэкономика, нейроэстетика, нейротеология, нейроинновации, нейролингвистика, нейромаркетинг, нейронетворкинг. Философы наперебой приводят неврологические исследования различных мозговых поражений в качестве доказательства своих теорий, с помощью фМРТ объясняются обвалы рынков, а нейробиологи рассказывают нам, почему мы предпочитаем кока-колу пепси.

Это развитие событий устраивает как ученых, так и широкую общественность. То, что мы в узком кругу занятых изучением мозга исследователей когда-то считали метафизическим теоретизированием, все чаще подается и воспринимается как научно обоснованные факты. И подобно ребенку, получившему новую игрушку, научное сообщество не намерено прислушиваться к предостережениям [1].

Гонка началась. Приз, Священный Грааль науки (и большей части философии сознания) – это объяснение того, как мозг создает разум. Но нехватка надежных исходных постулатов и единого мнения относительно того, что «есть» разум, вылилась в несвязную и разрозненную массу бездоказательных и часто противоречивых результатов в исследованиях поведения. Попробуйте открыть газету или журнал и не наткнуться на очередную нейробиологическую сенсацию, претендующую на объяснение нашего поведения. Я ежедневно наблюдаю, как наиболее сложные аспекты человеческого поведения сводятся к отдельным невразумительным утверждениям. Только представьте, какое количество сомнительных предположений и логических несоответствий стоит за заголовком, появившимся недавно в моем любимом научно-популярном журнале: «В мозге найдено возможное местоположение свободной воли» [2]. Или такой заголовок в британской газете: «Ответственность за плохое поведение ложится на гены, а не на плохое воспитание» [3]. Хотя результаты некоторых исследований действительно оказываются научным прорывом, большая их часть переоценивается, не отличается надежностью, уводит в ложном направлении, служит корыстным интересам и подчас просто нелепы.

Если бы все это было предметом исключительно академической озабоченности, я бы не стал тратить время на эту книгу. Меня беспокоит ситуация, когда недостаток ясности понимания того, что мы можем, а чего не можем сказать о разуме, в сочетании с распространенным убеждением в безграничной силе науки становится рецептом потенциальной катастрофы. Стоит вспомнить о примерах прошлого, когда психоанализ рекламировался как точная наука, а шизофрения приписывалась влиянию деспотичных матерей (так называемым «шизофреногенным» матерям). А как насчет колоссальных страданий, порожденных теми психологами, которые, не задумываясь, создали Синдром Восстановленной Памяти [3], недостаточно понимая, как работает память? Или продвижение лауреатом Нобелевской премии Эгашом Монишем префронтальной лоботомии, основываясь только на том, что пациенты становились более управляемыми? Целые семьи страдали от идей, которые казались на тот момент вполне осмысленными.