Тайна испанского манускрипта - Нина Запольская Страница 9

– То есть, вы приходили к кабинету несколько раз? – мистер Эрроу возвысил интонацию.

Тут Сильвия посмотрела на капитана тёмными бездонными глазами: казалось, она молила его о чём-то.

– Мистер Эрроу, вы пугаете женщин! – раздался твёрдый голос капитана, и это разрядило, наконец, атмосферу. – Оставьте ваши судейские штучки для бродяг, воров и нищих. Вас пригласили в приличный дом, где недавно потеряли отца и мужа, причём пригласили специально, как раз для того, чтобы во всём разобраться. И мы с охотой вам расскажем всё без ваших допросов!

Мистер Эрроу смешался, опустил глаза и виновато улыбнулся. Развёл руками и проговорил:

– Ах, простите, капитан Линч, забылся… Люблю, понимаете, встречаться с противником лицом к лицу, брать его за грудки и определять, из какого он материала сделан.

– Вот и любите в каком-нибудь другом месте, – ответил капитан, которого не просто было пронять улыбками.

Он стиснул челюсти, немного помолчал, прикрыв глаза белёсыми ресницами, потом посмотрел на Сильвию ободряюще и спросил:

– Мисс Сильвия, значит вы приходили к отцу несколько раз? Вы нам про это не говорили!

И столько заботы было в его голосе, что Сильвия, казалось, ожила, её глаза странным образом засияли. Она ответила, явно приободрённая:

– Я совсем забыла, да и разговора не было… И потом! Это так ужасно! Папа лежал такой брошенный, такой одинокий!.. Да, я приходила к нему несколько раз. Сначала дверь была закрыта, но он всегда разрешал мне стучаться, он не сердился… Я постучала. Он крикнул, что сейчас занят, что у него дядя Джордж, который уже уходит. А второй раз, когда я толкнула дверь…

– Как дядя Джордж? – вскричала, не выдержав, миссис Трелони, она была в ужасном недоумении. – А почему Джордж не сказал нам потом? И как он вошёл? Надо сейчас же допросить слуг!

****

Вызвали слуг, всех по одному – разговаривал с ними капитан, не доверяя уже мистеру Эрроу. Тот молча сидел на стуле и только быстро записывал что-то в свою книжечку.

Первым вошёл дворецкий Диллон, благообразный, как архиепископ. Он величаво прошествовал от двери и остановился точно посередине гостиной. Это был мужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, с густыми бакенбардами. Он производил впечатление солидного слуги, но этот внушительный вид немного портили голубые глаза: они слишком умно и оживлённо поблескивали. Отвечал он неторопливо и с большим достоинством.

Капитан спросил его:

– Скажите, любезнейший, вы помните утро того дня, когда умер хозяин?

– Да, сэр, очень хорошо помню, – ответил дворецкий и добавил: – У меня превосходная память, сэр.

Капитан спросил:

– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались в тот день? Это вы обычно открываете дверь посетителям и впускаете их в дом?

– Да, сэр, – согласился дворецкий Диллон. – Это моя обязанность. Если, конечно, я не занят по дому где-нибудь наверху и не проверяю, всё ли готово к столу.

– А когда вы заняты, кто открывает двери?

– Тогда открывает лакей Джим Эверсли.

– А если и он занят и не может открыть двери?

– Тогда экономка миссис Сиддонс или горничная, сэр.

– А в тот день вы открывали кому-нибудь?

– Да, сэр, – согласился дворецкий. – Сначала я открыл мистеру Саввинлоу, банкиру, и проводил его в кабинет хозяина, а ближе к обеду пришли вы, сэр…

Тут миссис Трелони опять вскричала:

– Так банкир приходил к нам в тот день?.. Что же он ни словом не обмолвился?

Она была шокирована и не могла успокоиться:

– Надо спросить его при случае. И почему он не зашёл ко мне? Целый день у нас были посетители, а я об этом ничего не знаю!

Капитана, казалось, волновали сейчас совсем другие вещи.

– А кто закрывал за банкиром? – спросил он.

– Я уже не закрывал, сэр, – ответил дворецкий. – Меня позвала миссис Сиддонс, экономка… Она спрашивала про столовое серебро.

Позвали экономку, женщину лет пятидесяти внушительных размеров, кряхтевшую при ходьбе, но, тем не менее, олицетворяющую собой образец здоровья. У неё были превосходные, чуть тронутые сединой чёрные волосы, розовые щеки и тихий, уважительный голос, как раз такой, каким и должна обладать идеальная прислуга. Передник и чепец её поражали белизной.

Экономка сообщила, что вниз не спускалась, что целый день занималась делами по дому и что увидела мёртвого хозяина вместе со всеми.

Лакей Джим Эверсли был довольно симпатичным молодым человеком лет двадцати пяти, крупным и немного неловким от застенчивости, с приятным лицом и честными карими глазами.

– Джим, кажется, это ты закрывал за мистером Саввинлоу, банкиром, в день смерти мистера Трелони? – спросил капитан, он решительно избегал произносить словосочетание «в день убийства».

– Да, я, сэр, – согласился слуга. – Закрыл и не успел отойти и двух шагов, как в дверь позвонил лорд Грей и попросил доложить о себе… Потом вышел хозяин, то есть, покойный мистер Трелони, и сам проводил посетителя к себе в кабинет.

Миссис Трелони на это уже ничего не сказала – она замкнулась в отрешённом молчании. Брови её остались поднятыми, губы скорбно поджались, словно она думала: «Теперь ещё и лорд Грей, не приличный дом, а проходной двор какой-то».

Лакей Джим ничего интересного больше не сообщил, кроме того, что за лордом Греем он уже не закрывал, и что хозяин, надо думать, выпустил посетителя в дверь под лестницей.

Следом вошла приятная семейная пара Тредуэлл – садовник с кухаркой, чувствовалось, что они всегда и везде ходят вместе. Садовник был невысокий простоватый мужчина, он переминался с ноги на ногу и виновато моргал глазами. Его жена, круглолицая и опрятная женщина, спрятав под передником пухлые руки, добродушно улыбалась во весь рот. Она сообщила, что с кухни не отлучалась, а когда начался переполох в доме, выбежала вместе со всеми так быстро, что не сняла с плиты молочко, которое совсем дочиста выкипело к тому времени, когда она опять воротилась на кухню… Пропало молочко-то!

Садовник сказал, что он целый день был в саду, особенно с утра, что ничего не видел и не слышал, и говорил он с такой искренностью, что ему поверил бы даже лондонский судья.

И тут капитан спросил у него с удивлением:

– А как оказалось, почтеннейший, что под окнами кабинета хозяина в тот день была подавлена клумба?.. И когда её помяли? Может, накануне?

Садовник крякнул и заморгал пуще прежнего.

– Дык… Стал быть, – забормотал он. – Дык, её ж помяли в тот же день, стал быть… И какая собака успела подсуетиться, не пойму… Только-только я вернулся из лавочки – глядь, все цветы дочиста истоптаны.

– Так, значит, вы отлучались из сада, милейший? – Капитан улыбнулся.