Дзэн и искусство ухода за мотоциклом - Роберт Пирсиг Страница 9

– Так когда начал действовать закон? Был всегда?

Джон хмурится, пытаясь понять, к чему я клоню.

– А веду я вот к чему, – говорю я. – До начала Земли, до того, как образовались Солнце и звезды, до самого первоначального порождения всего – закон тяготения существовал.

– Еще бы.

– Сидя в пустоте, без собственной массы, без собственной энергии, не находясь ни в чьем мозгу, потому что никого еще не было, ни в пространстве, потому что и пространства не существовало, нигде, – этот закон тяготения все-таки был?

Вот теперь Джон, кажется, уже не так уверен.

– Если закон тяготения существовал, – говорю я, – честное слово, я даже не знаю, что надо сделать, чтобы не существовать. Мне кажется, закон тяготения выдержал все испытания на несуществуемость, что только есть. Нельзя придумать ни единого качества несуществования, которого бы не нашлось у закона тяготения. И ни одного-единственного научного определения существования, которым бы он обладал. И все-таки «здравый смысл» заставляет верить, что он был.

Джон говорит:

– Пожалуй, тут надо подумать.

– Ну, тогда – с хорошей точностью – ты будешь думать над этим долго и в итоге начнешь ходить кругами, пока не придешь к единственно возможному, рациональному, разумному заключению. Закона тяготения и самой гравитации не существовало до Исаака Ньютона. Никакой больше вывод не имеет смысла… А это значит, – продолжаю я, не дав ему перебить, – это значит, что закон тяготения существует только в головах у людей! Это призрак! Мы все очень заносчивы и самонадеянны, когда черним чужих призраков, а к своим относимся так же невежественно, варварски и суеверно.

– Почему ж тогда все верят в закон тяготения?

– Массовый гипноз. В своей очень ортодоксальной форме, называемой «образование».

– В смысле, учитель гипнотизирует детей, чтобы те верили в закон тяготения?

– Конечно.

– Абсурд.

– Слыхали, как важен зрительный контакт в классе? Каждый педагог это подчеркивает. И ни один этого не объясняет.

Джон качает головой и наливает мне еще. Прикрывает рот ладонью и театрально шепчет Сильвии:

– Знаешь, он всегда производил впечатление вполне нормального парня.

Я парирую:

– Ничего нормальнее я за последние недели не сказал. Обычно я прикидываюсь таким же безумцем двадцатого века, как вы. Чтобы не привлекать к себе внимания… Но для вас повторю. Мы верим, что бестелесные слова сэра Исаака Ньютона сидели невесть где за миллиарды лет до его рождения, а он их магически открыл. Они были всегда – даже когда ни к чему не применялись. Постепенно возник мир, и они стали применяться к миру. Они-то и слепили мир. Это, Джон, смешно… Проблема, противоречие, на котором застряли ученые, – разум. Разум не обладает ни материей, ни энергией, но его господства над всем, что ученые делают, не избежать. Логика существует в уме. Числа существуют только в уме. Я не расстраиваюсь, когда ученые говорят, что призраки существуют в уме. Меня достает лишь вот это лишь. Наука тоже лишь у тебя в уме, только ее это не портит. И призраков не портит тоже.

Все просто смотрят на меня, поэтому я продолжаю:

– Законы природы человек придумал, как призраков. Законы логики, математики тоже человек придумал, как призраков. Всю эту лепоту придумал человек, включая само представление о том, что ничего этого человек не придумывал. Мир вообще никак не существует вне человеческого воображения. Он весь – призрак, в древности его таковым и считали, всю эту лепоту, в которой мы живем. Мир управляется призраками. Мы видим то, что видим, поскольку призраки нам это показывают – призраки Моисея, Христа, Будды, Платона, Декарта, Руссо, Джефферсона, Линкольна, снова и снова. Исаак Ньютон – очень хороший призрак. Один из лучших. Ваш здравый смысл – просто-напросто голоса тысяч таких призраков прошлого. Призраков, и только их. Призраков, что пытаются найти себе место среди живых.

Джон не отвечает – видать, задумался. А Сильвия распалилась.

– С чего ты все это взял? – спрашивает она.

Ответ готов сорваться у меня с языка, но я передумываю. По-моему, я уже и так перегнул палку, а то и вообще ее поломал. Хорошего понемножку.

Немного спустя Джон произносит:

– Отлично, что мы опять в горах.

– Да, неплохо, – соглашаюсь я. – За это по последней!

Мы допиваем бутылку и расходимся по номерам.

Крис идет чистить зубы, но душ обещает принять завтра – и я на сей раз спускаю ему с рук. По старшинству захватываю постель у окна. Когда свет погашен, Крис говорит:

– Теперь расскажи о призраках.

– Я же только что рассказал, во дворе.

– Нет, ты расскажи по-настоящему.

– Это была самая-пресамая настоящая история о призраках.

– Ты же меня понял. Другую расскажи.

Пытаюсь вспомнить что-нибудь попривычнее.

– В детстве, Крис, я помнил много, а теперь все забыл. Пора спать. Нам всем рано вставать завтра.

Тихо, если не считать сквозняка в щелях жалюзи. Меня успокаивает и убаюкивает эта мысль: вот ветер несется к нам по открытым равнинам прерий.

Ветер крепчает и слабнет, крепчает и вздыхает, и слабнет вновь… из такой дали прилетел.

– А ты сам знал призрака? – спрашивает Крис.

Я уже почти сплю.

– Крис, – отвечаю я, – у меня однажды был приятель, который всю свою жизнь только и делал, что охотился на призрака, и в итоге лишь зря потратил время. Поэтому спи.

Ошибку осознаю слишком поздно.

– А он его нашел?

– Да, Крис, он его нашел.

Хоть бы Крис слушал ветер, а не задавал вопросы.

– А потом что сделал?

– Проучил его хорошенько.

– А потом?

– А потом сам стал призраком.

Я с чего-то решил, что Криса это убаюкает, но нет, и я сам просыпаюсь.

– А как его зовут?

– Ты его не знаешь.

– Ну как?

– Не важно.

– Ну все равно – как?

– Поскольку, Крис, это не важно, его зовут Федр. Ты такого имени не знаешь.

– Это его ты видел на мотоцикле под дождем?

– С чего ты взял?

– Сильвия сказала, что ты увидел призрака.

– Это она так выразилась.

– Пап?

– Крис, пусть это будет последний вопрос, а то я рассержусь.

– Я просто хотел сказать, что так, как ты, вообще никто не говорит.